Читать книгу "Деревянные пушки Китая - Алексей Волынец"

В Петербурге 33-летний китайский дипломат быстро стал большим поклонником балета. На страницах его дневника в описаниях этих экзотических для него танцев царит явный восторг: «Более сотни юных дев в коротких многоцветных одеяниях выстроились в одну линию, а потом стали водить хоровод. Они взлетали вверх подобно ласточкам, подпрыгивали, словно рыбки, порой парили наподобие лебедей или двигались, будто драконы. Зрелище было яркое и захватывающее».

Впрочем, такое сильное впечатление Чжан Дэи неудивительно – для посланца из конфуцианского Китая русский императорский балет с балеринами в небывало коротких юбках смотрелся как хороший эротический фильм для современного зрителя.

Камень преткновения – «Илийский край»

Но вернёмся от эротических переживаний молодого китайского чиновника к большой межгосударственной дипломатии. Ассоциации русского быта с Синьцзяном, возникшие у Чжан Дэи, появились не только от внешнего сходства бород аборигенов Туркестана с бородами русских крестьян – главным предметом сложных переговоров стала именно новая конфигурация русско-китайской границы в Синьцзяне. Петербург был готов вернуть Пекину «Илийский край», т. е. долину реки Или, но предварительно исправив здесь границу в свою пользу и оставив в российском владении почти треть края – несколько районов и перевалов, удобных с чисто военной точки зрения. Этого требовал Константин Кауфман, генерал-губернатор российского Туркестана, настаивая, что данные участки важны для обеспечения потенциальной обороны новых владений Российской империи в Средней Азии.

Кроме того, Кауфман предлагал получить с Пекина выкуп за возвращаемые территории под предлогом компенсации расходов, понесённых в ходе многолетнего пребывания русского гарнизона в «Илийском крае». Сумма компенсации в 120 миллионов рублей серебром определялась генералом чётко по-военному – ровно столько, по подсчётам Кауфмана, будет стоить строительство железной дороги из России в Среднюю Азию. Такая дорога, по справедливому мнению туркестанского генерал-губернатора, лучше всего могла обеспечить оборону новых границ в этом регионе.

В реальности все расходы русских властей в «Илийском крае» не превышали 300 тысяч рублей и были давно компенсированы за счёт местных ресурсов. Поэтому осторожные дипломаты в Петербурге урезали требования генерала Кауфмана до 5 миллионов серебром. В итоге китайский посол Чун Хоу в Крыму, в Ливадийском дворце (куда посол прибыл на аудиенцию с царём), 20 сентября 1879 года подписал договор о фактическом разделе долины реки Или – треть отходила России, две трети возвращались Китаю. Помимо денежных выплат за возвращение «Илийского края» заключённый в Ливадии трактат предоставлял России право свободного плавания по реке Сунгари в глубь Маньчжурии.

Кроме возврата территорий китайский посол требовал выдачи бежавших в Россию уйгурских и дунганских повстанцев. На это управляющий Азиатским департаментом Российского МИДа Николай Гирс отвечал, что «решительно осуждает инсургентов», но политических преступников «мы не выдаем и отступить от такого правила не находим возможным». Посол империи Цин согласился убрать это требование из договора.

Казалось бы, все вопросы вокруг Синьцзяна были решены к взаимному удовлетворению сторон. Но в феврале 1880 года в Петербурге получили неприятное известие – вернувшийся в Пекин посол Чун Хоу арестован и приговорён к смертной казни, а подписанный им в крымской Ливадии договор не ратифицирован маньчжурским императором. Более того, в маньчжуро-китайской элите раздаются громкие призывы готовиться к войне за полное возвращение «Илийского края».

Изначально высшие армейские круги Российской империи не сочли это известие интересным. Военный министр Дмитрий Милютин в личном дневнике так описал обсуждение данной новости на встрече с царём 21 февраля 1880 года: «Не было ничего интересного: прочтены телеграммы из Пекина, не хотят ратификовать договор, заключённый китайским послом».

Однако пройдёт чуть больше месяца, и 27 марта Милютин отметит в дневнике совсем иное настроение: «В последние дни отовсюду получались сведения не утешительные. Китайцы, по-видимому, готовятся не на шутку к войне с нами. Начальству трёх округов – Туркестанского, Западно-Сибирского и Восточно-Сибирского – даны по телеграфу приказания готовиться на случай разрыва и быть осторожными на границе».

«Если бы китайцы не были вынуждены ненавидеть иностранцев…»

По названию ставшей яблоком раздора долины реки Или этот малоизвестный ныне русско-китайский конфликт, едва не вылившийся в большую войну, вошёл в историю как «Илийский кризис». В России уже в 1880 году довольно точно определили причины неожиданной воинственности китайцев – корни «Илийского кризиса» следовало искать во внутренней политике империи Цин.

Генеральские группировки бывших победителей тайпинов («военная партия» на языке русской дипломатии XIX века) откровенно опасались потерять прежнее влияние в случае установления всеобщего мира как внутри, так и на границах Поднебесной. При этом выросшие из «полевых командиров» главы генеральских кланов, прежде всего Цзо Цзунтан и Ли Хунчжан, опирались на всеобщее недовольство китайских чиновников и интеллигентов, вызванное непрерывной цепью унижений со стороны европейских держав в ходе и по итогам «опиумных» войн.

Как писал Фёдор Мартенс, профессор права и «чиновник особых поручений» при канцлере Горчакове, не раз готовивший для царя Александра II аналитические записки по международным проблемам:

«Военная партия, принудившая пекинское правительство отказать в ратификации трактата, подписанного в Ливадии, очевидно, воспользовалась глухим, но глубоким волнением, уже издавна охватившим население Китая и направленным против иностранцев и всех европейских наций, когда-либо прежде заключавших международные трактаты с Китаем… Ливадийский трактат стал для них каплей воды, переполнившей через край чашу несправедливостей, жертвою которых был Китай. Нынешнее недоразумение никогда не возникло бы между Россией и Срединной империей, если бы китайцы не были вынуждены ненавидеть иностранцев, постоянно неуважающих их самые неоспоримые права…»

Кроме того, правителям империи Цин к концу 1870-х годов стало казаться, что после почти сорока лет внутренних и внешних потрясений положение страны наконец стабилизировалось – внутренние восстания подавлены, «опиумные» войны остались в прошлом, армия наконец-то начала процесс модернизации. На этом фоне вроде бы мелкая уступка территорий в усмирённом Синьцзяне воспринималась как особо болезненное продолжение прежней капитулянтской политики перед иностранцами.

Помимо всех указанных выше причин сказалось и личное головокружение от успехов у «императорского комиссара» Цзо Цзунтана – вернув империи Синьцзян, он искренне уверовал в непобедимость своих солдат и их способность противостоять не только уйгурским повстанцам, но и русским регулярным войскам. Победитель Цзо был тогда на гребне популярности у китайского чиновничества, именно его мнение предопределило опалу посла Чун Хоу и отказ от ратификации Ливадийского договора. Цзо прямо заявлял о готовности воевать с Россией и даже «дойти до Петербурга». В последнее он вряд ли сам верил, но нагнетание военной напряженности стало для Цзо Цзунтана способом сохранить и упрочить своё влияние при дворе маньчжурского императора.