Читать книгу "Вдали от рая - Олег Рой"

– Так ее отец – главврач того самого интерната?

– А я тебе о чем? То-то мне померещилось в главвраче что-то знакомое, когда он снял очки! Глаза-то у него голубые, не зеленые, как у Веры, но сходство есть. Разрез… Форма бровей… Даже овал лица один и тот же. Как я тогда этого не заметил! Неудивительно, что она до сих пор в такой зависимости от него!.. Он ведь профессиональный гипнотизер, наверняка воздействует на нее с самого раннего детства!..

Водитель молчал, уставясь в лобовое стекло.

– И когда ж я наконец с этой сволочной «девяткой» распрощаюсь? – выдал он после паузы. – Ох, и не люблю ж я эту тачку! Невезучая она какая-то…

Виктор понял намек – водитель не хочет обсуждать с шефом его личную жизнь и уж тем более его женщину. В общем, правильно, конечно… Но очень уж тяжело было молча терпеть такую долгую дорогу. Разговоры, по крайней мере, отвлекали, заставляли не нервничать, не погонять «Быстрее, быстрее!..», не фокусироваться на одной мысли: найти, спасти, не допустить последнего и самого страшного несчастья… Ему вспоминались пустые глаза, почти не отвечавшие на его взгляды, безжизненно свесившаяся с постели рука – он долго не мог понять вчера, заснула ли Вера рядом с ним или только притворяется спящей, – тонкий профиль запрокинутого лица на подушке и безмерная усталость, сквозившая в каждом движении женщины. Больше всего она напоминала ему сломанный, повисший на хрупком стебельке цветок; меньше – но тоже изрядно – вид Веры напомнил самоощущения самого Волошина в худшую пору его болезни, когда он совсем было лишился жизненных сил, подрубленный жестокой энергетической атакой ее отца. И теперь, понимая, что у этих похожих состояний, скорее всего, одна причина и одна природа, не задаваясь вопросом, способен ли этот злодей причинить вред собственной дочери, Виктор торопился в проклятый интернат, словно к месту давно назначенной встречи, долгожданного свидания, определенного ему самой судьбой…

Холл большого казенного здания на этот раз был пуст. Никто не скреб шваброй затоптанный пол, никого не ждали посетители на продавленных диванчиках. В будочке охраны дремал какой-то дед, даже не шевельнувшийся от звука открываемой двери. Бросив Юре: «Ты посиди здесь, я быстро», Волошин кивнул своему водителю на один из диванов и решительно поднялся на второй этаж, где, как он помнил, находились кабинеты администрации.

Быстро пройдя по уже казавшемуся знакомым коридору, где все так же мерзко пахло капустным супом и все так же бродили или виднелись в открытые двери палат скорбные обитатели интерната, он остановился наконец у нужного кабинета с позолоченной надписью «Главный врач» на табличке. Даже не переведя дыхание, Волошин как тайфун ворвался в небольшую приемную. Сидевшая за секретарским столом женщина, точно верный Цербер охранявшая вход из приемной собственно в кабинет, испуганно вздрогнула, поправила привычным нервным жестом шарообразный пучок волос на голове и тоненько вопросила:

– Вы… кто? Вы к кому?..

«Не узнала, стало быть!» – молнией пронеслось в волошинской голове.

– Мне нужно увидеть профессора, – решительно заявил он.

И двинулся было к наглухо закрытой двери, но женщина с неожиданной для ее возраста и комплекции проворностью мигом вскочила из-за стола и загородила вход мощной грудью. Нашарив в каком-то из своих карманов очки, она быстро водрузила их на нос, и Волошин с сожалением вздохнул: его мимолетное преимущество было потеряно.

Однако секретарь, узнав своего недавнего посетителя, на удивление, сменила гнев на милость.

– А, – благосклонно протянула она, – сынок Валентины Васильевны Волошиной… Что-то вы зачастили к нам, молодой человек. Присаживайтесь, пожалуйста.

Разводить политес было некогда, ему нужно было – срочно, мгновенно – разыскать белокурую женщину, которая еще сегодня спала в его объятиях и которая могла никогда больше к нему не вернуться. А потому он двинулся вперед, не обращая внимания на загораживающую проход секретаршу, и даже взялся уже рукой за латунную ручку двери…

Реакция дамы оказалась предсказуемой, но все же слишком уж бурной.

– Куда?! – взвизгнула она и всем весом повисла на руке визитера. – Туда нельзя! Там лечебный сеанс! Совещание!..

– Так сеанс или совещание? – сквозь зубы осведомился Волошин, пытаясь стряхнуть с себя женщину. Он понимал, что схватка эта выглядит комично, но ему сейчас было не до смеха.

Когда он оторвал наконец от себя ее руки и почти насильно усадил даму на прежнее место, она уставилась на него со священным ужасом.

– Вы не понимаете, – сбивчиво заговорила она, – туда действительно нельзя. У профессора сейчас одна из наших молодых врачей, она неважно себя чувствует, и он проводит с ней сеанс гипнотерапии. В это время ему нельзя мешать, можно повредить пациенту!.. – и она жалобно захлопала ресницами, взывая к благоразумию посетителя.

«Господи, да она, кажется, искренне верит тому, о чем говорит!» – изумился Волошин. Внимательно всмотревшись в женщину, он без труда распознал в ней натуру, для которой прямой начальник является высшим авторитетом, наделенным почти божественным величием. Наверное, профессору не приходилось даже особенно стараться, чтобы скрывать от ближайшей помощницы свои тайные грешки и грехи – она и так не стала бы допытываться, ей и в голову не могло прийти, что обожаемый шеф способен сделать что-нибудь неправильное, а тем более противозаконное… Достаточно было сказать ей: «Я занят. У меня сеанс. Последи, чтобы нас никто не беспокоил», – и она готова была часами сидеть на страже перед его дверью, а он мог быть уверен, что она никого не допустит в кабинет, не предупредив его.

Но теперь они не на такого напали; воля профессора столкнулась с не менее сильной волошинской волей, и секретарь капитулировала перед очередным приказом, отменявшим, очевидно, все предыдущие. По характеру своему она не способна была долго противиться чужой настойчивости, и теперь только смотрела, округлив глаза, на то, как без разрешения врывается в кабинет, бывший для нее святилищем, сын действительно уважаемой ею, замечательной женщины, так рано умершей Валентины Васильевны Волошиной…

Внутри Виктора встретили прохлада и полумрак. Глазами, мгновенно привыкшими к неожиданной тьме, он быстро обшарил все закоулки комнаты и успел снова поразиться ее уютному, нерабочему, почти барскому виду. В одном из кресел сидела Вера; руки ее спокойно лежали на подлокотниках, голова была мягко откинута назад, глаза прикрыты, а вся фигура расслаблена и наполнена какой-то тяжелой усталостью. Человек же, склонившийся над ней, стоял точно посередине комнаты и как будто служил центром этого маленького мирка, сердцевиной своего собственного мироздания, оком тайфуна, вбиравшего в себя все происходившее здесь и отвечающего за все прошлое и грядущее.

Услышав легкий стук притворившейся двери, он поднял голову, двигаясь будто в замедленной съемке, и Виктор встретился с ним глазами. Блеснули толстые стекла очков, медленно поднялась, снимая очки, рука, и на гостя уставился неподвижный взгляд, холодный и вопрошающий. Вот ты какой, подумал про себя Волошин, невольно, с каким-то патологическим интересом залюбовавшись странной фигурой в странной комнате. И совсем не страшный, не отталкивающий, – по крайней мере, внешне. Не знал бы, что на твоей совести столько погубленных жизней, ни за что бы не поверил, что такой колоритный, такой профессорски-внушительный вид – всего лишь вывеска на фасаде мерзкого типа…