Читать книгу "Комната шепотов - Дин Кунц"

Он ушел в ванную, чтобы не будить детей, закрыл крышку унитаза, сел, позвонил со своего анонимного телефона на ее анонимный и вскоре узнал, что они доехали на стассеновском «бьюике» до Рокфорда, но скрытно сделать это не удалось. Полутора часами ранее они сняли номер в одном из старых отелей, в нескольких кварталах от того места, где оставили универсал. Лютер встревожился, узнав, что за женой и дочерью наблюдают, но испытал прилив гордости, услышав о том, как они отделались от наблюдателей.

– Завтра вам надо вовремя добраться до Чикаго, но как? – сказал Лютер.

– Ни автобус, ни поезд мне не нравятся.

– Мне тоже.

– Я наплела Робби Стассену, что еду в Мэдисон: надо, мол, отвезти тетушку Тэнди к маме. И вот я подумала… не хочу звонить маме, просить у нее помощи, – это будет слишком очевидно. Но кем бы ни были эти люди, они ведь не могут прослушивать все телефоны? И поэтому я позвонила тетушке Тэнди. Ничего страшного?

– Да, пожалуй. Надо было что-то делать.

– Я сказала ей, что мы с Джоли в Рокфорде, моя «тойота» накрылась, и спросила, не может ли она дать мне на время машину. У нее две. Машину дяди Кэлвина она так и не продала.

От Рокфорда до Мэдисона, штат Висконсин, было всего миль шестьдесят.

– Ты ей не сказала, почему вы оказались в Рокфорде?

– Сочинила что-то. Оказалось, у тетушки Тэнди есть бойфренд.

– Сколько ей – восемьдесят?

– Что ты, всего семьдесят девять. А ему – семьдесят. Тетушка похищает младенцев прямо из колыбели. Сейчас она едет в «додже», который был у Кэлвина, бойфренд – следом за ней, в теткиной машине, чтобы увезти ее домой. Они будут через полчаса.

– Ты потрясающая женщина, – сказал Лютер. – Здорово все устроила.

– Ну, понимаешь, брак с таким дикарем закалил мои нервы.

Он улыбнулся:

– Со мной трудно иметь дело.

– Даже не представляешь, насколько трудно, дорогой. Значит, завтра Чикаго, а что потом? Куда двинемся? Ты где?

– На колесах. Завтра к вечеру узнаю, где окажусь.

– Я хочу тебя увидеть, Лютер.

– И я тоже. Сильнее всего остального. Я тебя люблю. Помнишь то место, где мы проводили отпуск и, наверное, зачали Твайлу?

– Это невозможно забыть.

– Отправляйся завтра туда. У нас есть номера друг друга, но если что-то пойдет не так, я знаю, где тебя найти. Как Джоли?

– Она рождена, чтобы скрываться. Ни один коп ее не выследит. Хочет с тобой поговорить.

– Па? – сказала Джоли, взяв трубку.

– Привет, конфетка.

– Ты меня так целую вечность не называл.

– Не хотел тебя обижать.

– А я и не обиделась. Папа, скажи мне прямо: все идет к черту?

– Что значит «все», детка?

– Страна, мир, цивилизация, человечество.

– Все каждую секунду разваливается, Джоли, но в то же время перестраивается.

– Извини, но ты сейчас наговорил кучу всякой хрени. Совсем на тебя не похоже.

– Ты права. Послушай, ничто не разваливается. Понимаешь, тут творятся нехорошие вещи, и, как обычно бывает, все кончится плохо для людей, которые стоят за этим.

– С нами ничего не случится? Мы все будем живы и здоровы – ты, мама, я, Твайла?

Девчонка была слишком умна, чтобы ее успокоили дежурные фразы.

– Могу только сказать, Джоли, что я сделаю для этого все возможное.

– Хорошо. Ладно. Я это и хотела услышать. Я тебя люблю, па.

– И я тебя, Джоли.

Закончив разговор, Лютер не сразу лег спать, хотя и падал с ног. Он встал у раковины, глядя на свое отражение и видя при этом не себя, а Ребекку, Твайлу, Джоли. Лица их так четко нарисовались перед ним, словно и в самом деле материализовались в зеркале, вызванные силой его любви. Он произнес короткую молитву, прося небеса защитить дорогих ему женщин, поскольку не был уверен, что у него самого хватит на это сил.

20

Трех стодолларовых купюр достаточно, чтобы убедить коридорного провести Хассана Загари и Кернана Бидла в номер рядом с тем, который сняли на ночь Ребекка и Джоли Тиллмен. Давая деньги, они показывают коридорному удостоверения Министерства внутренней безопасности, но он, похоже, верит в удостоверения только в той степени, в какой они дают ему повод принять деньги.

Его зовут Джерри Сатт, удачное созвучие со словом «зад», поскольку этот парень – живое воплощение геморроя. Хассан видит в Джерри Сатте типичного персонажа мультипликационного фильма, и не случайно: немного неправильные зубы, дергающийся нос, как у кролика, почти целиком розовые белки глаз, а уши такого размера, что Сатта вполне можно было бы ухватить за них и вытащить из котелка, если бы он там поместился.

Он нервничает без особых на то оснований – возвращается через пятнадцать минут, после того как оставил гостей заниматься своими делами, потом еще раз, опять через пятнадцать минут. И всякий раз – жалобы: он думал, их всего на пять минут; три сотни не стоят потерянной работы. Так в каждый заход он вымогает по сотне. Он уверяет, что портье может в любую минуту сдать номер, что может появиться другой коридорный вместе с новыми постояльцами, неся их вещи. Но конечно, если номер в этом двухзвездном убожестве не снят вечером в среду, он простоит пустым всю ночь. Единственное достоинство коридорного состоит в том, что он говорит шепотом и адресует все жалобы Бидлу, который держится на приличном расстоянии от Хассана.

Пока Сатт изнемогает от тревоги, Хассан молча работает. Он снимает с двух крюков картину, висящую на стене, которая разделяет два номера, – репродукцию «Звездной ночи» Ван Гога в якобы позолоченной, якобы деревянной барочной раме, совершенно не подходящей для нее. Затем осторожно вытаскивает из стены один из крюков и большой гвоздь, на котором висел крюк. Стараясь не производить ни малейшего шума, он вставляет длинный тонкий микрофон в отверстие от гвоздя и задвигает его до упора, пока микрофон не упирается в стенную панель соседнего номера. Сунув наушник в правое ухо, Хассан включает мощный усилитель, повышающий уровень звука в сто тысяч раз относительно уровня вибраций.

В третий раз коридорный просит еще триста долларов. Хассан выключает усилитель на несколько секунд, в течение которых шепчет Бидлу – так, чтобы коридорный слышал:

– Дай ему еще сотню, последнюю. А если этот говнюк не угомонится и не заткнется, убей его.

Достав сотню, Бидл говорит:

– Ты же знаешь, Джерри, у дяди Сэма триллионные долги, его карманы больше не бездонные.

Может, коридорный и не верит удостоверениям Министерства внутренней безопасности, но угрозу убийства он воспринимает всерьез. Бледный, как кролик из «Алисы», и такой же нервный, он стоит неподвижно, сложив руки перед собой: возможно, это молитвенная поза. Его глаза широко раскрыты, выступающими верхними зубами он покусывает нижнюю губу.