Читать книгу "Генерал В. А. Сухомлинов. Воспоминания - Владимир Сухомлинов"

Для чтения этих дел посадили меня в комнату, в которой градусник показывал ниже нуля. Ланской находил, что в делах нет ничего интересного и не стоило из-за этого зябнуть. Ему очень не понравилось, когда я ему показал, что в них представляет совершенно исключительный интерес, и сделал все нужные мне из дел выписки.

После того явился ко мне в камеру присяжный поверенный Муравьев в роли председателя новой Чрезвычайной следственной комиссии и убедительно говорил, что дело это чрезвычайно важное. Я и ожидал, что «чрезвычайная» комиссия в «чрезвычайном» деле и разберется.

Глава XXXIII. Гласное судопроизводство и обвинение

Совершенно в стиле предшествовавшего следственного производства, ни в одной из фраз которого не было и подобия поисков правосудия, – а лишь целый ряд эпизодов политической борьбы, – в августе 1917 года решили инсценировать гласное судилище, обставив его с особенным усердием. Власть так называемого Временного правительства близилась к закату. Дело Сухомлинова, состряпанное в 1915 году для того, чтобы спасти полководческую славу великого князя, удовлетворить жажду мести Поливанова, а господам Родзянко и Керенскому пробраться к кормилу правления, – должно было уже теперь, в 1917 году, послужить дальнейшей цели: Керенскому и окружающим его людям удержаться у власти. Великий князь, Янушкевич, Поливанов и Гучков были уже давно в роли инструмента в руках Керенского именно в то самое время, когда в своем ослеплении думали, что вожжи в их собственных руках. Дело Сухомлинова должно было демократам и социал-демократам, ставшим целиком органом посольства Антанты, послужить средством унизить в глазах общественного мнения свергнутое царское правительство и раз и навсегда закрыть ему возможность возвращения к власти. Горькое разочарование для Николая Николаевича, надеявшегося возложить корону на свою собственную голову! Мой процесс должен был служить доказательством для всех в России, как опустилось, насколько развалилось и до какой степени предательским стало военное ведомство под эгидою царского правительства, и побудить крестьянина взять в свои руки спасение отечества. Мало того: новые властелины хотели процессом против царского военного министра учинить пропаганду и отвлечь им внимание солдатской массы от большевиков, которые после предательского приказа по армии № 1 военного министра Гучкова все сильнее и сильнее завладевали настроением всей страны. С апреля 1917 года зажигательные ленинские речи раздавались уже на фабриках и в казармах Петербурга. Большевистское восстание было тогда подавлено не без больших усилий. Немцы наступали безостановочно. Распространяемый в народной массе большевиками лозунг мира с немцами и войны с «капиталом согласия» становился среди молодого корпуса офицеров все популярнее, так как очевидная эксплуатация России Антантой, несомненное использование русского солдата исключительно как пушечного мяса многочисленным патриотам открыли глаза на то, что они гнусно приносятся в жертву только интересам Франции.

Это было проклятие, тяготевшее над Временным правительством, а также и царским, которое под руководством Извольского и Сазонова, договором двойственного союза, вело Россию к французскому игу. С того времени, как Россия в своей конвенции с Францией пошла на то, чтобы после объявления войны не соглашаться идти ни на какой сепаратный мир, она потеряла самостоятельность, так как в техническом отношении находилась в полной зависимости от своего союзника. Верховная комиссия по этому пункту не признала нужным разбираться, ввиду тех ограничений, которые ей были поставлены в вопросе о военном ведомстве. Она должна была бы затем выяснить, что Франция заключила договор, которого не в силах оказалась выполнить, потому что при европейской войне она нам технически оказать помощи не могла, как она это делать обязалась. В 1915 году русская дипломатия имела полную возможность вести самостоятельную политику, которая повела бы к тому, что Антанта пошла бы на мир с Германией, так как Россию нельзя было вынудить выполнять условия договора, не соблюдаемого другой стороной. В связи с этим есть и моя в этом вина, которую я вполне сознаю и сейчас подтверждаю: в те годы, с 1909 до 1914, я сделал не все, чтобы обратить внимание подлежащих ведомств на слабый пункт нашего положения в договоре двойственного союза. В течение этого времени я постоянно заботился о создании русской военной промышленности, не избегнув и личных конфликтов там, где их обойти было нельзя. Коковцов и великий князь Сергей Михайлович, в союзе со Шнейдер-Крезо, парижской и петербургской дипломатией препятствовали мне во всем и со своими возражениями выступали в Совете министров, Государственной думе и проникали даже до государя.

В продолжение многих лет ставились задачи, которые можно понять, лишь если допустить, что преследовалась цель полнейшей зависимости от воли Франции, – покорить Германию. Отсюда и пункт союзного договора с добровольным подчинением приказу французского капитала, который в условии договора Коковцова о железнодорожном займе проявлен определенно. Русский народ своими дипломатами и финансовыми людьми прямо-таки был продан Франции. Весной 1917 года широкие круги в России начали это сознавать. И так как Временное правительство не хотело мира, который оно от Германии в ее затруднительном положении могло получить за «понюшку табаку», – то появился Ленин и товарищи, которым с их лозунгом «мир без аннексий и контрибуций» было нетрудно привлечь на свою сторону страну и все военные силы.

Господа сенаторы, присяжные заседатели, прокуроры, защитники и подсудимые поместились на эстраде концертного зала собрания армии и флота. Места для публики было много.

Состав присяжных заседателей был образован, не считаясь с послереволюционным демократизмом. Случайно попал один, оказавшийся ко дню заседания солдатом, и Сенат, или, вернее, председатель суда сенатор Таганцев, немедленно же поспешил его устранить, сославшись на закон, аннулированный революцией, о бесправии солдата.

Свой нравственный облик Таганцев выказал образно по поводу свидетеля, моего старинного приятеля Н.Ф. Свирского, лет двадцать тому назад имевшего мастерскую художественной мебели, дворянина, человека с высшим образованием и по происхождению ничем не хуже Таганцева. Сенатор брюзгливо спросил: «Свирский – мебельщик?» Тон и манера говорили при этом: военный министр и какой-то мебельщик?!

Целый месяц тянулось судопроизводство. Перед судом и публикой продефилировала вереница свидетелей, более 100 человек всех сословий, рангов, положений и состояний. Неизвестно для чего вызваны были представители магазинов, удостоверившие только, что предъявленные счета моей жены подписаны действительно ими. В моем гардеробе почему-то следственные власти не рылись, поэтому мои портные и сапожники на суде не дефилировали.

Но зато сенаторы считали деньги в чужом кармане и моей «арифметикой», по выражению Носовича, были недовольны, так как миллионов ни русского, ни германского происхождения у меня не оказалось.

Были свидетели, сопровождаемые стражей. Давать показания и подтверждать свои сказки на суде охоты не было у всей группы лжесвидетелей.

Очень жаль, что чрезвычайно интересное показание давал генерал Михельсон, бывший наш агент в Берлине, при закрытых дверях. Дело в том, что когда рылись при обыске в моей переписке, то увидели, что лет двенадцать тому назад мне писал барон Теттау, известный германский военный писатель, проделавший с нашими войсками всю японскую кампанию.