Читать книгу "Карамзин - Владимир Муравьев"

Елизавета Ивановна понимала, что Карамзин не может существовать без литературной работы, и уговаривала его писать. Памятью того, что она уступила время и внимание мужа, на которые могла бы претендовать, его труду, осталось стихотворение «К Эмилии»:

Подруга милая моей судьбы смиренной, Которою меня Бог щедро наградил, Ты хочешь, чтобы я, спокойством усыпленный Для света и для муз, талант мой пробудил И людям о себе напомнил бы стихами. О чем же мне писать? В душе моей одна, Одна живая мысль; я разными словами Могу сказать одно: душа моя полна Любовию святой, блаженством и тобою, — Другое кажется мне скучной суетою. Сказав тебе: люблю! уже я все сказал. Любовь и счастие в романах говорливы, Но в истине своей и в сердце молчаливы. …Картина пишется для взора, а не чувства, И сердцу угодить не станет ввек искусства. Но если б я и мог, любовью вдохновен, В стихах своих излить всю силу, нежность жара, Которым твой супруг счастливый упоен, И кистию живой и чародейством дара Все счастие свое, как в зеркале, явить, Не думай, чтобы тем я мог других пленить. …Я вкусу знатоков не угожу, мой друг! Где тут Поэзия? где вымысл украшений? Я истину скажу: но кто поверит ей? …чтоб нежный Гименей Был страстен, и еще сильнее всех страстей, То люди назовут бессовестным обманом. История любви там кажется романом, Где всё романами и дышит и живет. Нет, милая! любовь супругов так священна, Что быть должна от глаз нечистых сокровенна; Ей сердце — храм святой, свидетель — Бог, не свет; Ей счастье — друг, не Феб, друг света и притворства: Она по скромности не любит стихотворства.

Осенью 1801 года Карамзин сообщает брату: «Здоровье Лизаньки не перестает меня беспокоить: она дает мне надежду быть отцом; но я очень боюсь за нее».

Полнота семейной жизни, спокойная и интересная работа, с одной стороны, радуют Карамзина; с другой — внушают боязнь лишиться всего этого. «Я благодарю, — пишет он брату 7 января 1802 года, — ежеминутно Провидение за обстоятельства моей жизни, а всего более за милую жену, которая делает меня совершенно счастливым своей любовью, умом и характером. Вам я могу хвалить ее. Бог благословляет меня и с других сторон. Я через труды свои имею все в довольстве; желаю только здоровья Лизаньке и себе; желательно, чтобы Бог не отнял у меня того, что имею; и нового мне не надобно».

С ослаблением цензуры оживилась книгоиздательская и журнальная деятельность. Несколько московских типографов и книгопродавцев предложили Карамзину возобновить издание журнала.

Карамзин согласился на предложение тогдашнего арендатора Университетской типографии И. В. Попова. В воспоминаниях К. А. Полевого Попову посвящена страничка; он был, пишет мемуарист, «званием купец, по занятиям книгопродавец, типографщик, писатель, ходатай по делам, поверенный питейных откупщиков, некогда студент университета и всегда близкий знакомый многих литераторов и ученых», был знаком он и с Н. И. Новиковым.

Всю вторую половину 1801 года Карамзин готовил материалы для журнала, «Пишу, пишу и все думаю, что мало. Этот журнал требует великих трудов», — писал он Дмитриеву. Полное и четкое представление о характере и программе «Вестника Европы» дает объявление о его подписке на 1802 год, написанное Карамзиным:

«„Вестник“ будет, сообразно с его титулом, содержать в себе главные европейские новости в литературе и в политике, все, что покажется нам любопытным, хорошо написанным и что выходит во Франции, Англии, Германии и проч. Небольшие пиесы можем помещать целые, а из важнейших книг делать извлечение. Таким образом, лучшие авторы Европы должны быть в некотором смысле нашими сотрудниками, для удовольствия русской публики, а нам остается изображать их мысли, как умеем. Немногие получают иностранные журналы, а многие хотят знать, что и как пишут в Европе: „Вестник“ может удовлетворить сему любопытству, и притом с некоторою пользою для языка и вкуса. Нам приятно думать, что в Грузии или в Сибири читают самые те пиесы, которые (двумя или тремя месяцами прежде) занимали парижскую и лондонскую публику. Сверх того, в „Вестнике“ будут и русские сочинения в стихах и прозе; но издатель желает, чтобы они могли без стыда для нашей литературы мешаться с произведениями иностранных авторов. Всякий истинный талант, рожденный действовать на умы в своем отечестве, украшать словесность и язык, имеет право требовать себе места в журнале, удостоенном внимания публики: обещаем ему нашу искреннюю благодарность. Мы не аристократы в литературе. Смотрим не на имена, а на произведения, и сердечно рады способствовать известности молодых авторов. Желаем и просим также, чтобы нам сообщали всякие любопытные известия из разных мест России, анекдоты, патриотические мысли и замечания… В политическом отделении будут как известия, так и рассуждения; постараемся, чтобы читатели „Русских ведомостей“ не находили его излишним. Не преступая границ благоразумной осторожности, можем брать из английских газет любопытные и забавные анекдоты и проч., и проч. — Наконец скажем, что мы издаем журнал для всей русской публики и хотим не учить, а единственно занимать ее приятным образом, не оскорбляя вкуса ни грубым невежеством, ни варварским слогом. Честолюбие наше не простирается далее».

Расчет Попова оказался верным. В январе Карамзин сообщал Дмитриеву: «Пренумерантов немало: около 580; вероятно, что и прибавится». Он был прав: к окончанию подписки количество подписчиков удвоилось, их стало более 1200, по тем временам число огромное.

Несмотря на то, что к сотрудничеству в журнале Карамзин привлек Г. Р. Державина, М. М. Хераскова, И. И. Дмитриева, молодого В. А. Жуковского (в «Вестнике Европы» была напечатана его элегия «Сельское кладбище», с которой началась его поэтическая известность) и других, основная работа легла на самого Карамзина. Кроме стихов и художественной прозы он писал для каждого номера статьи, обзоры иностранных известий, вел отделы «Смесь» и «Известия и замечания», переводил. «Я набросаю в книжки довольно собственного», — обещал он Дмитриеву в начале 1802 года. Когда же в конце 1803 года он подводил итоги своей работы, то оказалось, что привлеченные им сотрудники давали в журнал преимущественно стихи, из прозы он получил четыре статьи. «Все остальное в прозе, — признавался Карамзин, — писано издателем. Удовольствие читателей казалось мне важнее авторского хвастовства — и для того я не подписывал своего имени под сочинениями». «Вестник Европы» выходил два раза в месяц, нетрудно представить, сколько приходилось работать Карамзину.

Елизавета Ивановна должна был родить в марте. Карамзин с тревогой ожидал родов. «Лизанька не очень здорова», «пожелайте, братец, чтобы март месяц прошел для меня благополучно», — пишет он брату. «Беспокоюсь о Лизаньке, время решительное подходит, и сердце у меня очень дрожит, — делится он своей тревогой с Дмитриевым. — Пожелай, мой милый, чтобы я или сам умер в марте месяце, или был радостным мужем и отцом».