Читать книгу "Насмешник - Ивлин Во"

Стэнли появился на побережье 4 декабря 1889 года. Из отряда в семьсот восемь человек, отправившегося на выручку Эмина, вернулись только сто девяносто шесть. Кажется, никто не взял на себя труд подсчитать, какое количество египтян он спас. Они толпами бежали вместе со своими женщинами, детьми и нажитым имуществом и растворились по дороге. Не все умерли. Кое-кто нашел прибежище в местных деревнях. Около двухсот шестидесяти человек в конце концов добрались до Каира. Споры относительно того, как Стэнли поступил со своими офицерами-европейцами, продолжались долго и мучительно. Но Эмин тем не менее был спасен. Меж ним и Стэнли происходили бурные ссоры, им было в чем обвинять друг друга, но они считались друзьями и коллегами. У Стэнли было основание надеяться на то, что паша в знак благодарности согласится на работу в британской или бельгийской разведке.

Немцы, хозяйничавшие в Багамойо, устроили в их честь пышный прием. За обеденный стол уселись тридцать четыре европейца. По всей видимости, это происходило в нынешней Боме, резиденции районного комиссара, но не берусь утверждать этого, поскольку по гравюре в «Самой темной Африке» судить об этом невозможно. Это должен был быть большой двухэтажный дом с балконами, а другого подходящего в Багамойо, мне кажется, нет.

Грандиозная сцена для кинематографиста: по-немецки обильное угощение — свежее мясо и свежая рыба, реки шампанского, тучи насекомых, вьющихся вокруг Эмина, сгорающих в пламени ламп, внизу оркестр военных моряков, на улицах уцелевшие занзибарцы носильщики, устроившие сущую оргию по случаю своего возвращения, речи, песни, поздравления, звучащие на разных языках, сливаясь в лингва франка всеобщего пьянства. Сияющий Эмин расхаживает среди людей, находя любезное слово для каждого; матросы, солдаты, консулы, миссионеры и почетные гости; преобладают багровые тевтонские физиономии и толстые шеи; невероятный контраст с желтопузыми на берегах озера Альберт, сейчас удирающими сквозь джунгли.

Вскоре паша исчезает. Другие тоже время от времени исчезали. Веселье продолжается. Потом в общем шуме всех облетает весть: паша упал с балкона. Занзибарцы перестают танцевать и толпятся вокруг его окровавленного трупа. Нет, все не настолько плохо. Но продолжение гораздо необычней. Он действительна упал с балкона и казался мертвым, когда его подобрали, из ушей текла кровь. Присутствовавшие врачи покидают зал, но застолье продолжается.

Губернатор Экваториальной провинции не умер. Хотя для кинематографиста это, может, было бы лучше. Много дней он находится в коме, а когда приходит в себя, это уже не Эмин, не Шнитцер. В его истории происходит новый поворот; теперь он юнкер. Он, который признан древними царями и королями, Константином и Сулейманом, Давидом, фараоном и Клеопатрой, и даже косвенно Альфредом и Викторией, сам признает лишь новую, только что возникшую империю Гогенцоллернов. Такую шутку сыграла с ним телеграмма от кайзера. Он отрекается от всех, кому прежде был верен, и позже, набравшись сил, отправляется на север, чтобы заключить договоры, на которых держится эта временная власть. Но недолго он был счастлив в своей новой привязанности. «Лучше бы я умер тогда, упав на камни Багамойо», — пишет он в октябре 1891-го. Он начинает терять зрение. На следующий год его экспедиция оканчивается таким же провалом, как экспедиция Стэнли, — из-за поразивших ее болезней. Он сидит за столиком в своем лагере на реке Лилу, в нескольких днях пути от водопада Стэнли, невидяще глядя на свои образцы растений и птиц, входят местные арабы работорговцы (которые были главными виновниками разгрома арьергарда Стэнли) и без всяких церемоний перерезают ему горло.

На обратном пути нам повстречался деревенский праздник. Люди будут танцевать до глубокой ночи, пить и играть на барабанах; веселый всеобщий праздник, непохожий на нгома, которые мне доводилось видеть и в которых всегда было нечто колдовское и, пожалуй, угрожающее.

23 февраля. Я не раскаиваюсь в том, что проявляю лицемерный интерес к средневековым арабским руинам. Это позволило мне посетить несколько восхитительных мест и познакомиться с очаровательными людьми. Сегодня я заказал билет на самолет до Килвы. Пришлось изменить своему решению остерегаться самолетов — подобно тому, как Беллок остерегается поездов в «Путешествии в Рим». В это время года дороги непроходимы; из Момбасы туда ходит пароход, но воспользоваться им означало бы продлить мою экспедицию на три недели и непозволительно злоупотребить гостеприимством людей, у которых я остановлюсь, поскольку гостиницы там нет. Приезжие должны или ставить себе палатку, или навязываться в гости к районному комиссару. Так что, вынужденный отныне забыть о своем предубеждении, в полдень я шагнул в душный маленький самолет (который, разумеется, опаздывал с вылетом) с замороженной бараньей ногой в руках, которая была твердой, как гранит, когда я клал ее в багажную сетку, и мягкой, как воск, когда в конце пути я вручал ее хозяйке.

Цель моего перелета находилась в двухстах милях к югу от Дар-эс-Салама. Существует три Килвы — остров Килва-Кисивани, где ныне все в руинах и есть лишь несколько хижин; сонный маленький городок девятнадцатого века Килва-Кивиндже, построенный арабами и немцами и находящийся в восемнадцати милях к северу от материка; и Килва-Масоко, новая бома, или резиденция местной администрации, куда я и направлялся. Самолет приземлился на острове Мафиа, плоском, покрытом рощами кокосовых пальм и мангровыми зарослями, который привлекает любителей морской рыбалки. Мы пролетели над дельтой Руфиджи, где уже сорок лет над водой торчат мачты затонувшего немецкого военного корабля. Посадочная полоса в Килве находится близ бомы. Выйдя из самолета, я был встречен районным комиссаром и его супругой, которые отвезли меня в свой дом. Его отдаленное местоположение предоставляет комиссару большую степень свободы от бюрократического вмешательства, нежели имеет любой из его коллег в Танганьике. С двумя молодыми помощниками он управляет территорией в три тысячи квадратных миль. Говорят, на материке слонов больше, чем налогоплательщиков; жителей немногих деревень навещают старым колониальным способом, то есть пешком. Килва-Масоко — это три бунгало, в которых живут европейцы, офис, школа, две индийские лавки и причал. Этому причалу местная бома и обязана своим существованием, поскольку в горячие деньки «арахисового проекта» было решено довести сюда железную дорогу для погрузки на корабли продукции здешней по-прежнему девственной природы. Само присутствие в этом месте комиссара — одна из немногих положительных сторон этого проекта; у собирателей арахиса плохая репутация, по большей части заслуженно, но было среди них и порядочное количество усердных и расторопных армейских офицеров, которые приехали, полные веры в то, что смогут помочь накормить жертв войны. — Они же первые и поняли бессмысленность всей этой затеи; кто вернулся в Англию, другие, среди которых был и мой хозяин, остались в Танганьике, чтобы как-то иначе приносить пользу. Он и его супруга — люди неунывающие, преданные этой огромной безлюдной территории, ничуть не страдающие от отсутствия городского комфорта.

24 февраля. От острова Килва-Кисивани бому отделяет узкий пролив. Мы переправились через него на моторной лодке, высадились на пирс и побрели, утопая в песке пляжа. Когда-то власть султана Килвы простиралась от Мафиа на севере до Софалы (близ современной Бейры), в девятистах милях к югу. Султанат намного превосходил другие по территории. Сегодня, вместе с соседними островами Сонго-Мнара и Санджи-я-Кати, все население Килвы — это несколько рыбацких семейств. Вероятно, первыми тут появились персы и основали в десятом веке династию. Расцвели эти места при оманских арабах. В начале шестнадцатого века пришли португальцы. В 1589 году каннибалы зимба сожрали всех жителей, оставив пустыню, которую время от времени кто-нибудь захватывал. Однажды, в восемнадцатом веке, эти места ожили и достигли относительного процветания — вновь при арабах из Омана, но потом постепенно начали приходить в упадок, пока в середине прошлого века султан Занзибара не изгнал местного султана.