Читать книгу "На нарах с Дядей Сэмом - Лев Трахтенберг"

Из 2500 зэков Южной стороны нашей зоны настоящих стопроцентных арабов или персов было не больше пары десятков: сирийцы, пакистанцы, афганцы, иорданцы, ливийцы, иракцы и доблестные погонщики верблюдов из Саудовской Аравии.

Небольшой филиальчик «Абу Грейб» и «Гуантанамо»[301]…

Как и положено, все они получали религиозный безсвинячий спецпаек, были между собой относительно дружны, крутили в руках четки, а по вечерам до бесконечности пили чай и кофе во дворе 41-го отряда.

Каждую пятницу форт-фиксовские мусульмане официально освобождались от любой тюремной поденщины.

Возле их имен в компьютерном «списке вызовов» стояло слово «джума». То есть намаз. Так называлась торжественная еженедельная послеобеденная служба и коллективная молитва исламистов всех направлений.

К полудню вся площадка перед «религиозным отделом» заполнялась толпами арестантов в тюбетейках и закатанных до щиколоток штанцах.

В остальные дни недели почитатели Аллаха и любители Акбара громко молились либо в «тихих комнатах» своих отрядов, либо прямо на рабочем месте.

Пять раз в день они поворачивались в сторону Мекки и творили свою заунывную молитву. При этом они бухались на колени, бились головой о пол и поднимали вверх внушительные пятые точки.

По пятницам перед своим господом богом и пророком Мухаммедом мусульмане представали с блестящими пятками. Омовения ног в наших многофункциональных и разбитых раковинах для них было делом обязательным.

Мне лично их режим с гигиеной нравился, по крайней мере от мусульман не так сильно смердело.

Прости меня, господи!

…Тюремными чемпионами по зловонию однозначно являлось многочисленное племя мартышкоподобных, наглых и крикливых доминиканцев.

Даже в самую жаркую жару они редко появлялись в душе, а зимой и в непогоду вообще переходили на европейский график – четыре банных дня в месяц.

Уроженцы карибского острова по утрам принимали «доминиканский душ» – слегка мочили пахучие подмышки и свои слабонегроидные волосы на голове. В мои времена подобным славились советские пионерлагеря.

Во время молитв хасаны, абдуллы и мухаммеды опускали свои задницы на чудные разноцветные культовые коврики.

Произведения плюшевого исламского искусства продавалось в тюремном ГУМе за доступные 16 долларов. Вместо лебедей или косолапых мишек на ковриках изображались радужные минареты Мекки и Медины в окружении арабской вязи.

Глядя на них и изучая тюремных мусульман, я почему-то часто вспоминал любимый мной в детстве шеститомник «Тысяча и одной ночи» издательства «Художественная литература».

Примерно в те же годы во мне пробудилась тяга к эротической литературе.

«1001 ночь» вместе с «Пышкой» Мопассана и «Ямой» Куприна будили во мне подростковые желания. Я окончательно заболел Востоком, читая сладкие описания сексуальных утех визирей и падишахов.

Последующий ближневосточный кайф был немного другим – семейная поездка в Израиль совпала с началом второй интифады Аль-Акса.

Гусиная кожа появлялась не только от посещения Стены Плача или крепости Моссада: иерусалимские и прочие арабы в те дни как-то особенно не жаловали евреев и американцев.

Из-за наличия рядом со мной юной дочери приходилось двурушничать и выдавать себя за россиян, прицепив к рюкзаку российский триколор. С советских времен мировое арабство относилось к русским крайне дружелюбно.

Мой тюремный приятель Рафик, ожидавший скорой отправки в иммиграционный «джойнт», а потом – на родину в Сирию, был ошарашен, узнав о моих еврейских корнях.

Как многие местные мусульмане и менты, он пребывал в сладком неведении об этническом происхождении большинства «русских».

Благодаря русскоязычным зекам, мой сосед по отряду был абсолютно уверен, что все «русские», как и мусульмане, не едят свинины. Чтобы окончательно не сбить его с панталыку, я решил не колоться, что под холодную водочку я изредка мог съесть и сала – pig’s fat[302].

Возглавляли исламскую колонию десяток-другой выходцев с Ближнего и Среднего Востока, носивших в Форте-Фикс белые или черные вязаные шапочки. Как и в войсках северян во время гражданской войны, ее костяк составляли толстогубые американские негры.

Пагубная и массовая трансформация чернокожих США из христиан в мусульман началась в середине ХХ века. За Малькомом Эксом и Мохаммедом Али потянулись великие тыщи праздношатающихся и маргинальных афроамериканцев.

Христианские имена менялись на экзотические мусульманские, а их обладатели стройными рядами проходили шахаду – обряд посвящения в ислам. Новая религия вдохновляла на борьбу с сегрегацией и за мировое господство «правоверных».

Чернокожие мусульмане нашли в исламе близкую себе революционную идеологию.

Социалистические идеи популярностью у них не пользовались. Коммунизмом с радостью самоубийц увлекались американские евреи и либеральная вузовская профессура…

Походы на пятничную джуму, коллективное дневное голодание во время святого месяца Рамадан и прочее участие в исламских пирушках автоматически давали любому зэку покровительство и защиту.

Произносившие волшебное слово «салям алейкум» моментально попадали в самую многочисленную и зловещую тюремную шайку-лейку.

Желающих поднять руку на мусульман почти не находилось, так как их ожидали серьезные разборки с афроамериканскими «черными дьяволятами».

Я здоровался и слегка приятельствовал с пятидесятилетним ирландцем Джерри. На моих глазах он переметнулся из католицизма в ислам.

Стоило ему надеть заветную белую тюбетейку, как всяческие наезды на него соседей-доминиканцев немедленно прекратились. В искренность действий Джерри ни я, ни многие другие не верили. Но с «правоверными» было спокойно, факт оставался фактом.

Как говорили древние – «где хорошо, там и родина».

При тюремной мечети сосуществовали четыре исламские «группировки»: мусульмане-суниты (их было большинство, и с ними можно было говорить); «Нация ислама»[303] (куда входили самые озлобленные и ненавистные мною чернокожие зэки); «Нация бога»[304] («туши свет» – объединение самых настоящих экстремистов) и «Американский Храм Мавританской Науки»[305] (доселе неизвестная мне малочисленная реалия современных США – восемь калек – последователей загадочного черного дяденьки в бордовой турецкой феске).

У каждого из четырех направлений был свой зэковский имам, свой муэдзин и своя теологическая доктрина.