Читать книгу "Почти идеальные люди. Вся правда о жизни в «Скандинавском раю» - Майкл Бут"

И все же, почему шведы так долго позволяли одной партии пользоваться огромной властью и проводить политику, лишающую их существенной части доходов? Я не сомневаюсь, что шведские социал-демократы приходили к власти в результате честных и демократических выборов. Но почему постепенное размывание личных прав и свобод в условиях тяжелого налогового пресса ни разу не заставило шведский народ сказать: «С нас хватит!»? Или они просто не замечали этого, как лягушка, которую медленно подогревают в кастрюле с холодной водой?

Когда ребенком я читал о Берлинской стене, меня всегда поражало одно: «Ведь восточногерманские власти возводили эту стену достаточно долго, почему же берлинцы не восстали, чтобы остановить их?» Может быть, перед лицом постепенного, но неуклонного усиления центральной власти и ее проникновения в их жизнь шведы тоже испытывали некий коллективный ступор? Неужели они никогда не ощущали эти щупальца?

41 Чистая раса

Если уместны параллели с миром животных, то шведов можно сравнить не с лягушками, а с усердными рабочими пчелами, которые радостно трудятся на благо своего улья. Но что сделало их такими подходящими субъектами для благотворного тоталитаризма?

Этому способствовал целый ряд исторических факторов: предполагаемый эгалитаризм викингов; лютеранство с его упором на коллективное самопожертвование, социальную справедливость, равноправие и сдержанность; относительно слабая феодальная система; высокая централизация власти начиная с шестнадцатого века; наконец, появление профсоюзов и кооперативного движения. И главное – безземельных крестьян в Швеции было значительно больше, чем, скажем, в Дании, а степень концентрации национальных богатств в руках небольшого числа богачей была очень высока. Это общество созрело для, не в обиду социалистам будь сказано, коллективного социального реванша.

Голодное и покорное население с готовностью отдалось под начало несвятой троицы: социал-демократической партии, Шведской конфедерации профсоюзов (LO) и Ассоциации работодателей (SAF). Основу последней составляли менее двадцати семей, главной среди которых считались промышленники и банкиры Валленберги, чья роль была особенно примечательной.

Эти три силы – социал-демократическое правительство, профсоюзы и владельцы бизнеса – на удивление слаженно сотрудничали между собой. Они определяли минимальные размеры оплаты труда и детских пособий, обеспечивали права женщин и создавали трудовое законодательство. Они находили общий язык в государственном регулировании экономики и даже в вопросах внешней политики. В итоге широкой шведской публике были предложены невиданно прогрессивные социально-политические инновации, которые она безропотно приняла.

Касаясь истории шведского забастовочного движения, Т. К. Дерри пишет: «Швеция установила выдающийся рекорд. При общем числе занятых в народном хозяйстве в четыре миллиона человек, в течение пяти лет подряд потери рабочего времени составляли не более пяти тысяч человеко-часов, а в один из годов этого пятилетия – всего четыреста человеко-часов».

Модерность стала золотой морковкой, которой шведские власти помахивали перед гражданами страны. Под руководством сперва Пера Альбина Ханссона (четырежды премьер-министра), затем его преемника Таге Эрландера (премьер-министра на протяжении двадцати трех лет), а затем и Пальме шведов побуждали отбросить дедовские привычки и в едином порыве устремиться к свету.

Все, что считалось современным, было априори хорошо. Такая разумная, просвещенная страна, как Швеция, не нуждалась ни в фольклоре, ни в туфлях с пряжками, ни в обычаях, ни в общинных ритуалах. Современными были профсоюзы. Современным был коллективизм. Современным был нейтралитет. Современным было экономическое и гендерное равноправие. Современным было всеобщее избирательное право. Современным был развод. Современной была система социального обеспечения. С течением времени современными стали мультикультурализм и массовая иммиграция. Тратить воскресное утро на то, чтобы послушать второразрядного выпускника семинарии, было явно несовременно. Так же как и национальная гордость – в тексте шведского государственного гимна слово «Швеция» отсутствует.

С моей точки зрения, самую необычную роль в этом как бы социалистическом обществе перераспределенных доходов играли руководители бизнесов. К примеру, во время дискуссии о Фондах наемных работников (способе постепенного перехода средств производства к трудящимся, который журнал Tribune в свое время назвал «одним из самых социалистических пунктов предвыборной повестки») Швеция оказалась в опасной близости к настоящему социализму. Но и тогда богатые капиталистические династии крепко держали в руках бразды правления или как минимум оставались главными советчиками власть имущих.

Самая известная и могущественная шведская династия «старых денег» – Валленберги. Во многом, в том числе и в своем значении для ВВП страны, они похожи на датских судовладельцев Меллер-Мерск. Интересы этой семьи и шведских властей переплетаются так тесно, что во время Второй мировой войны один из ее представителей, Якоб Валленберг, вел торговые переговоры с гитлеровской Германией от лица государства. Позднее Валленберги в партнерстве с правительством участвовали в амбициозной ядерной программе Швеции. В какой-то момент в бизнесах Валленбергов была занята пятая часть работников частного сектора страны (примерно 180 000 шведов).

Все три фракции правящего триумвирата извлекли огромные выгоды из торговли и сотрудничества с нацистами во время Второй мировой войны. Шведы продавали железную руду немцам с XIV века и не видели причин отказываться от этого.

«До Сталинграда якобы нейтральная Швеция занимала твердую пронацистскую позицию, – пишет Эндрю Браун. – Шведские добровольцы отправлялись воевать с коммунистами в Финляндию, а шведские железные дороги использовались для перевозки немецких войск и военных грузов. Долгое время это воспринималось как жестокое оскорбление, особенно в Норвегии». С ним согласен и Ульф Нилсон, который считает, что его родина была «придатком германской военной промышленности» как минимум до 1943 года.

Благодаря столь циничному прагматизму Швеция безмятежным лебедем проплыла сквозь войну 1939–1945 годов (за этот период ее ВВП вырос на 20 процентов), а в течение последующих десятилетий по показателю дохода на душу населения достигла уровня США. Но ее репутация осталась навсегда запятнанной связями с нацистами, часто на личном уровне (например, Герман Геринг был женат на шведке). Как выразился в свое время король Норвегии Хокон: «Впредь не может быть и речи о Швеции как о старшем брате».

Я обращаюсь к теме Второй мировой войны не затем, чтобы в очередной раз попенять шведам (ну, хорошо, попенять, но не слишком). Речь о том, что шведское социально-экономическое чудо было бы невозможно без военного разорения большинства европейских стран. Нейтралитет Швеции позволил ей остаться целой и невредимой и в полной мере воспользоваться плодами плана Маршалла. В течение нескольких лет шведская экономика уступала по темпам роста лишь японской.

Похоже, шведы приняли коллективное негласное решение избегать воспоминаний о своем поведении в период между 1939 и 1945 годами. Но писатель Шон Френч, сам наполовину швед, уверен, что, скрывая чувство вины за предательство своих соседей-скандинавов и за торговлю с нацистами, шведы лишь растянули расплату на более длительный срок. «После войны общее согласие работать на благо развития страны, поддерживать консенсус и молча похоронить прошлое казались удачным решением. Но оно оставило своего рода шрам… Пришлось отказаться от различий во взглядах, и поэтому здесь наблюдается согласие по всем поводам или подобие такого согласия».