Читать книгу "Седьмая жена Есенина. Повесть и рассказы - Сергей Кузнечихин"

И, как последний довод в защиту галстука, заявил, что вешаться на нем удобнее, чем на ремне, а русскому поэту всегда необходимо иметь при себе средство для написания последней строки. Впрочем, спустя какое-то время он утверждал, что висельник выглядит, может, и лучше выпавшего из окна, но все равно неэстетично.

За мрачноватые шуточки, пристрастие к оценкам, пугающим наивные души, насмешливость, доходящую до снобизма, многие считали его позером. Но тут ведь как посмотреть: во‑первых – все мы не без греха, а во‑вторых – позерство свое он всегда оправдывал поведением, и если уж выставлял напоказ драгоценную независимость, то делал это не перед мелкой шпаной. К слабеньким, если они не наглели, относился благодушно. В молодости мы оба захаживали в городское литобъединение. Царила в нем пусть и не настоящая, можно сказать – детская, но все-таки жестокость. Всегда возникали желающие потоптаться на чужих творениях. Иные делали это с удовольствием почти садистским. Но он никогда не участвовал в массовых избиениях. Чаще всего вставал на защиту и отыскивал приличные строчки или какой-то скрытый смысл там, где резвые критиканы ничего не видели, кроме наивной неумелости. Зато не спускал явным запевалам, которые, успев где-нибудь напечататься, мнили себя верховными судьями, знающими, в чем суть поэзии. Свое он читал редко. Стихи его, на мой вкус, были суховаты, но свежая, зачастую шокирующая, мысль заставляла дослушивать или дочитывать их. Обращала на себя внимание и чистота отделки: ударения не плавали, слова не слипались. Аккуратные, мужественные, ироничные – вылитая копия автора. Или его маски? Вопрос вроде и очевидный, но его почему-то забывают задать. Стихи могут выражать и то, что под маской, открывать истинное лицо, если оно, конечно, имеется. У него имелось. Но он предпочитал дорисовывать маску. Добавлял завершающие штрихи к образу, призванному смущать молоденьких поэтесс. Собственно, ради них он и ходил туда. И небезуспешно. Но женился на потомственной пианистке и сразу охладел к литературным посиделкам.

Года на три он потерялся из виду. Встретились в пасмурный понедельник на подходе к одному из «хитрых» буфетов с более-менее регулярным пивом. Большими друзьями не были, но принадлежность к бродячим профессиям выделяла нас из поэтической братии, подталкивая друг к другу. С пивом нам не повезло, пришлось пить водку. В разговоре обмолвился, что успел развестись. Жаловаться на судьбу он не любил, но не надо большого ума, чтобы догадаться, как непросто жилось вольному человеку в квартире интеллигентной тещи. Как бы между делом поинтересовался, чем дышит литобъединение, не появились ли молоденькие поэтессы. Сказать мне было нечего, там сменился руководитель, начал учить, как жить, о чем писать, и я самоустранился, но коли зашла речь о стихах, а бутылка почти опустела, меня, естественно, потянуло почитать новенькое человеку, мнение которого всегда уважал. Не куражился, не ерничал и даже дал какие-то дельные советы, но на мою готовность послушать его заявил, что семейная жизнь излечила от юношеского недуга. Не скажу, что я поверил. Все мы периодически обещали завязать с этим гиблым делом: возможности напечатать наболевшее практически не было, оставалось или конструировать «паровозы», или пристраиваться в хвост холуйской очереди на поцелуй ручки какого-нибудь влиятельного дядюшки, но для этого требовались определенные способности, желающим сохранить видимость достоинства проще было объявить о сходе с дистанции. И продолжать потихоньку пописывать в стол или в чемодан.

Удивил он чуть позже, когда ушел из геологии. Что бы он ни говорил на людях, сколько бы ни иронизировал, называя геологов «геолухами», но профессию он любил. Если иронию, подобно нефти, подвергнуть ректификации, то в кубовый остаток выпадет постыдное дерьмо, средние фракции будут состоять из желчи, а в самых высоких – обнаружится глубоко запрятанная нежность. Процентное соотношение того или иного компонента заложено в природе человека. У некоторых особей, в зависимости от окружающей среды (везения, удачи и прочих небесных сил), это соотношение может значительно меняться с возрастом. В иронии моего приятеля вся желчь лилась все-таки на «филолухов», а «геолухам» оставалась нежность.

Легко менять профессию верхушечникам, тем, кто, по сути, и не имеет ее, а хорошие специалисты редко вписываются в крутые виражи, если и умудряются не разбиться, то болеют очень долго. Груз накопленного опыта порхать не позволяет. Но бывший геолог делал вид, что ничего страшного не случилось. Причина ухода была простая и понятная – пообещали квартиру. На прежнем месте, пусть и нужному, но холостому, ничего не светило. А жить под присмотром общежитьевских вахтерш в какой-то момент становится не то чтобы невыносимо (советский человек все может вынести), но сил на это приходится тратить слишком много, и траты эти не только бесполезны, но и плохо восстанавливаются, на вытоптанной земле долго ничего не растет. Я и сам предпринимал попытку «продаться за ордер», однако меня надули. А у него получилось. Может, потому, что я уходил в смежную контору, практически ничего не теряя, даже в зарплате выиграл. А он, если перейти на возвышенный язык, заплатил изменой профессии. Сменил работу, и года не минуло как пригласил обмывать углы. Умиротворенный был, разомлевший. До банальных рассуждений, что наконец-то обрел берлогу, в которой сам себе хозяин, не опустился, но восторгов, а может, даже и зависти все-таки ждал. Да и грех было не позавидовать: квартирка уютная и от центра недалеко, и горы перед глазами, а лиственницы стояли в самой золотой поре – красотища. Я бы и гостинке в задымленном районе обрадовался. Бездомному сочинителю всегда кажется, что, будь у него угол со столом, шедевры сами писаться начнут. Но стоило напомнить о стихах, и счастливый новосел сразу же возвратился в привычный образ.

– Самый главный предмет в этой квартире не письменный стол, а диван. Наличие собственной жилтары позволило не только расширить диапазон, но и снизить возраст любовниц как минимум на десять лет.

Без бравады он не мог. Человек в зеркальных очках. Если попытаешься заглянуть в глаза, увидишь собственное отражение. Причем тебе оно покажется искаженным, но тут уж решай сам: обижаться или благодарить за напоминание.

Встречались мы все реже и реже. Я наконец-то отважился жениться и резко сократил посещение пивных. Потом он снова потерялся. У меня даже появилась мыслишка, что он обменял квартиру на другой город, ему всегда нравился Питер, только непонятно было, почему не зашел проститься, приятельствовали все-таки.

Напрасно обижался. Никуда он не уехал. Позвонил и сказал, что не мешало бы встретиться. Я спросил, не случилось ли чего. Успокоил: у него все нормально, просто вернулся из отпуска, удачно побраконьерил, хочет угостить северной рыбкой ну и поболтать о жизни.

Когда пришел, он, чуть ли не на пороге, протянул лист со стихами и попросил посмотреть, пока он делает строганину.

– Извини, но ее заранее готовить нельзя. Остальное все на столе, если душа просит, можешь принять.

Дело, конечно, не в строганине, мог бы нарезать и поставить в морозилку, но, видимо, надо было оставить меня одного с его новыми стихами.

Я успел прочесть два раза, и подумать время осталось.