Читать книгу "Когда зацветет сакура… - Алексей Воронков"

Коломыцын усмехнулся.

– Я регулярно читал прессу… Приходилось мне слушать и рассказы очевидцев – тех людей, кому удалось бежать из вашей, – здесь он умышленно сделал ударение, – страны. Все это и воспитало во мне протест, – пояснил он.

– Но ведь газеты и эти самые, как вы говорите, очевидцы могли, в конце концов, врать! – воскликнул капитан. – Неужели вам неизвестно, что многие миллионы людей в мире совершенно иного мнения о нас?..

– А эти миллионы хоть раз бывали в вашей стране? – невольно усмехнулся Николай. – Говорят, когда Горький вернулся на родину и глянул, что там происходит, тут же решил вернуться на свой остров, но его не отпустили…

Коломыцын оказался из породы тех отчаянных людей, которые способны были в душевном порыве сказать бог весть что.

– Вот вы носите золотые погоны… – в запале проговорил он. – А ведь точно за такие погоны, капитан, солдатня в Гражданскую убивала на вокзалах и площадях честных офицеров… Тех, кто проливал свою кровь на фронте, сражаясь против немцев. А спустя двадцать лет вам самим пришлось сражаться с этими самыми немцами… Где же логика?.. Где, в конце концов, высшая человеческая справедливость?.. Взять того же адмирала Щастного… Вы слышали про такого? Нет? А жаль!..

И Николай, задыхаясь от волнения, рассказал ему о судьбе этого человека, который в шторм, в обстановке боя с превосходящими силами противника сумел вывести в начале германской оккупации Финляндии остатки Балтийского флота из порта Гельсингфорс в количестве тринадцати кораблей и привести их в Ревель, где он сдал их большевикам. Однако вместо того, чтобы поблагодарить адмирала, его расстреляли.

Рассказал Николай Жакову и о потоплении офицеров в Кронштадте и Севастополе, о других зверствах, чинимых большевиками.

Капитан слушал его молча, давая задержанному высказаться.

– А что вы сделали с крестьянством? – спросил Николай. Это была больная тема для Жакова, и он насторожился. – Вы отобрали у пахаря землю, превратив ее в общую собственность… А чужое оно и есть чужое. Это свое лелеешь, как родное дитя. Отсюда и этот ваш вечный голодомор, отсюда продуктовые карточки и все в этом роде… Человек вообще превращен у вас в какой-то механизм. Вот и на вас глянешь – не лицо, а каменное изваяние. И о чем вы там думаете – непонятно… Впрочем, почему же непонятно? Все понятно! Вы – дети новой, железной России, потому и сердца ваши железные, такими же являются и ваши думы, и дела…

Он замолчал.

– Говорите, говорите, я вас слушаю… – произнес Жаков. – Не бойтесь… Видите: я даже протокол не веду.

Он и в самом деле хотел послушать этого человека. Ведь Коломыцын говорил устами тех русских, кто жил в эмиграции. А ему хотелось понять, о чем те думают и чего хотят. Но тот молчал. Выдохся?

– В одной из своих статей вы писали о том, что мы разрушили церкви. Но ведь это неправда! – Жаков решил снова вернуться к своим вопросам.

– Еще какая правда! – задиристо воскликнул арестованный. – Разве вы не разрушили храм Христа Спасителя в Москве?

Капитан, поняв, что попал впросак, решил переменить тему, но не тут-то было.

– Нет уж, позвольте!.. – остановил его Коломыцын. – Вы меня только что обвинили в клевете на советскую власть, и я должен опровергнуть это обвинение… Кстати, вы знаете, в честь какого события был построен храм Христа Спасителя?.. Я вижу, это вам неизвестно… – заметив растерянность в глазах капитана, произнес он. – Так вот знайте – в память о погибших в Отечественной войне 1812 года. На колоннах этой церкви были написаны имена героев, павших во время той войны. Храм строился пятьдесят лет, при этом строился на народные деньги – их собирали по всей стране. Это было выдающееся произведение архитектуры, а стены его были расписаны корифеями русской живописи.

Жаков снова было сделал попытку перевести разговор на другую тему, но Коломыцын опередил его.

– А скажите, где сейчас в Москве древний Страстной монастырь? Нет его! Вы его тоже снесли. Где чтимая всем русским народом Иверская часовня и чудотворная икона Иверской Божьей Матери, находившаяся в ней? Где еще десятки, а может быть, и сотни русских церквей и часовен? Тот же чудесный собор в Самаре… – этот собор Жаков помнил. Помнил он и то, сколько слез было пролито тогда его земляками, сколько проклятий обрушилось на голову тех, кто разрушал этот храм. – Ладно, вы, большевики, люди неверующие, но вы должны были все это сохранить хотя бы как памятники древнего русского зодчества, живописи и скульптуры… – Коломыцын сделал паузу, чтобы перевести дух. Однако, испугавшись, что капитан воспользуется этим, чтобы направить его мысли в другое русло, тут же продолжил: – Но вы разрушили не только церкви, вы разрушили и саму веру в непоколебимость российских устоев… Кстати, во время войны, забыв про то, что в свое время вы могли ничтоже сумняшеся снести в Архангельске старинное здание таможни, построенное еще при Иоанне Грозном, вы бурно на весь мир протестовали, когда наши русские церкви разрушали немцы. Что это, как не двойные стандарты в подходе к сохранению человеческих ценностей?

Ну, это было уже слишком, потому Жаков решил покончить с этой темой. Но едва он начал о чем-то говорить, как Коломыцын перебил его:

– Что, не нравится правда? – усмехнулся он. – Но ведь, как говорил ваш учитель Ленин, факты – это упрямая вещь. А факты говорят против вас…

Жаков покачал головой.

– Из вас вышел бы хороший пропагандист, – сказал он. – Вот только не в ту сторону направлены ваши мысли. Вы меня понимаете?

Стойкость и смелость суждений этого человека, видимо, произвели на капитана впечатление, и он стал думать о том, что с ним делать. Нет, это был не враг. И даже не заблудшая овца. Просто Коломыцын болел душой за то, чего он был лишен по трагической случайности. Он болел за свою историческую родину, где, несмотря на то что он там никогда не был, осталось нечто такое, без чего он не мог жить.

– Честно вам скажу: вы попали в страшное дерьмо, – неожиданно проговорил Жаков. – Однако в каждом деле есть выход… – он внимательно посмотрел на арестованного. – Вас спасти может только сотрудничество с нами… Нет, шпионить за кем-либо вам не придется. Вы прекрасно владеете словом – и это очень важно…

– Вы хотите, чтобы я стал вашим рупором? – на лице Коломыцына мелькнула усмешка. – Увы, капитан, вы не к тому обратились… Ну скажите, разве можно вот так, в одночасье, изменить свое мировоззрение? И другое: разве не могу я без этого любить свою родину? Да, я вижу, вы человек порядочный… Кстати, мне о чекистах говорили совсем другое, но оказывается…

– Люди разные бывают, – не дал договорить ему капитан. – Среди вашего брата тоже есть как порядочные люди, так и мерзавцы. У меня в сейфе лежит целый список тех, кто добровольно помогал японцам в их борьбе против нас.

– Были такие… – согласился Николай. – Но поймите, у них тоже была своя правда…

– Что-о?! – глаза Жакова налились кровью. – Разве вы не понимаете, что эти иуды, по сути, воевали против своей исторической родины? Разве можно их оправдывать?