Читать книгу "Я подарю тебе солнце - Дженди Нельсон"

– Ты хочешь, чтобы мы жили на лодке? – спрашиваю я.

– Он хочет, чтобы мы жили в ковчеге, – с восхищением отвечает Ноа.

– Да! – смеется папа. – Именно так. Я всегда об этом мечтал. – Правда? Я и не знала. Кто вообще этот человек? – Я недавно расследовал эту тему, вы просто не поверите, что выставили на продажу возле пристани. – Он достает из дипломата фотографии, наверное, распечатанные из Интернета.

– Ого, – говорю я. Это не какая-то лодка. Это реально ковчег.

– Раньше там жила архитектор, – рассказывает папа. – Она все там реставрировала, всю работу с деревом и витражи делала сама. Невероятно, да? Там два этажа, три спальни, две ванные комнаты, огромная кухня, окна в потолке, на обоих этажах палубы по всему периметру. Это плавучий рай.

Мы с Ноа одновременно замечаем название лодки и восклицаем в голос, подражая маме:

– Профессор, признай существование таинственного.

Этот плавучий дом называется «Тайна».

– Да, я помню. Но надеялся, что вы так не отреагируете. И да, если я был бы не я, а, например, Джуд, я бы точно сказал, что это знак.

– Это и есть знак, – отвечаю я. – Я за, и даже не назову ни одной из тысяч потенциальных опасностей жизни на воде, которые сразу же пришли мне в голову.

– Ну, а я разве не настоящий Ной? – говорит Ноа.

– Пора уже, – кивает папа.

А потом, что совсем невероятно, ставит джаз. Комната гудит от воодушевления, пока Ноа с папой продолжают резать продукты. Видно, что брат рисует в голове, а папа сочиняет рапсодии о том, как классно будет нырять с собственной палубы, и сколько там можно было бы почерпнуть вдохновения, если бы только в семье были какие-нибудь творческие личности.

И каким-то образом это снова мы, наши шатающиеся человекостолбы выросли, но это, тем не менее, мы. А самозванцы покинули помещение.

Когда мы вернулись из леса, я пошла в папин кабинет и призналась ему насчет документов Ноа. Скажем так, я бы предпочла провести остаток своей жизни в средневековой комнате пыток, чередуя головодробилку с коленодробилкой и дыбой, чем снова посмотреть папе в глаза. Я думала, что он ни за что меня не простит, но где-то через час, после разговора с Ноа, он позвал меня пойти с ним искупаться – впервые за последние годы. И в какой-то момент, когда мы синхронно плыли в посверкивающей дорожке закатывающегося солнца, я почувствовала, что он сжал мое плечо, и как только я пришла к выводу, что он не пытается меня утопить, я поняла, что следует остановиться.

– Не сказать, чтобы я в последнее время много внимания вам уделял… – начал он, когда мы болтались посреди океана.

– Нет, пап. – Мне не хотелось, чтобы он за что-либо извинялся.

– Дорогая, позволь мне высказаться. Мне жаль, что я не был более хорошим отцом. Я, наверное, немного потерялся. Лет этак на десять. – Он рассмеялся, из-за чего набрал полный рот соленой воды, а потом продолжил: – Похоже, что можно как-то выскочить из своей жизни, а потом будет трудно попасть обратно. Но благодаря вам я смогу вернуться. – У него на лице появилась очень грустная улыбка. – Я понимаю, как вам было плохо. А что насчет Ноа и ШИКа… ну, иногда даже хороший человек принимает неправильное решение.

Для меня это было как подарок.

Как возможность вернуться.

Как бы банально это ни звучало, я хотела бы быть шатающимся человекостолбом, который старается привнести в эту жизнь радость, а не таким, который эту радость убивает.

Торча в воде, как буйки, мы с папой долго говорили о всяком, о трудном, а после этого поплыли еще дальше к горизонту.

– Я хотела бы помочь, – сообщаю я поварам. – Даю слово ничего не добавлять по советам из библии.

Папа смотрит на Ноа:

– Что скажешь?

Ноа швыряет в меня перец.

Но это стало одновременно началом и окончанием моего вклада в кулинарный процесс, потому что в кухню вошел Оскар в своей кожаной куртке, волосы еще более взъерошены, чем обычно, мрачен, как туча.

– Простите, что врываюсь, – говорит он. – Я стучал, но никто не услышал. А дверь была открыта… – У меня дежавю, вспоминается тот случай, когда мама пекла, а в кухню вошел Брайен. Я смотрю на Ноа и понимаю, что он тоже об этом подумал. Брайен все еще не ответил. Но Ноа долго сидел в Оракуле. И знает, что Брайен в Стэнфорде. Я прямо чувствую, как эти новости бродят в нем, рождая новые возможности.

– Ничего. Мы стука никогда не слышим, – отвечаю я Оскару, подхожу к нему и беру за руку. Он от моего прикосновения напрягается. Или, может, мне показалось? – Пап, это Оскар.

Папа бегло его оценивает: не очень деликатно и не очень щедро.

– Здравствуйте, доктор Свитвайн, – говорит Оскар, словно английский дворецкий. – Оскар Ральф. – Он протягивает руку, папа пожимает ее, а другой рукой хлопает его по спине.

– Здравствуйте, юноша, – отвечает мой папа, как в пятидесятых. – Слово «юноша» я подчеркиваю нарочно. – Ноа начинает смеяться, а потом пытается замаскировать это под кашель. Боже. Это снова наш папа. На месте.

– Кстати, об этом. – Оскар смотрит на меня. – Можем поговорить минуточку?

Нет, не показалось.

Уже в дверях я оборачиваюсь, заслышав странные приглушенные звуки. Папа с Ноа истерически корчатся возле стола.

– Что такое? – спрашиваю я.

– Ты нашла Ральфа! – хрюкает Ноа, а потом снова сгибается от хохота. Папа тоже смеется до хрипа и падает на пол.

Я бы лучше осталась там со своими сожителями по ковчегу, чем слушать то, что мне предстоит.

Я выхожу вслед за неестественно мрачным Оскаром на крыльцо.

Мне хочется его обнять, но я не отваживаюсь. Он пришел прощаться. На лице написано. Он садится на ступеньки и кладет руку рядом, приглашая меня присоединиться. Я не хочу сидеть с ним, не хочу слышать то, что он собрался сказать.

– Пойдем на обрыв, – говорю я, мне не надо, чтобы папа с Ноа шпионили.

Оскар идет со мной за дом. Мы садимся, но не касаясь друг друга.

Море спокойное, волны неубедительно скребут по берегу.

– Слушай, – начинает он, и на лице появляется робкая улыбка, которая ему не идет. – Я не знаю, нормально ли об этом говорить, поэтому, если что не так, останови. – Я осторожно киваю, не особо понимая, что меня ждет. – Я хорошо знал твою маму. Мне казалось, что у них с Гильермо… – Оскар смолкает и смотрит на меня.

– Оскар, все нормально, – подбадриваю его я. – Мне надо знать.

– Она видела меня в мои худшие моменты, когда у меня была ломка, когда я метался по студии, словно в клетке, но боялся выходить, потому что иначе мог сорваться – я боялся горя, которое без бухла и наркотиков меня убивало. Но в студии тогда было по-другому. У Ги были кучи учеников. Она тоже там рисовала, а я для нее позировал просто ради того, чтобы она со мной поговорила… – Значит, Ноа был прав. Мама рисовала, скрывая и это.