Читать книгу "Люблю твои воспоминания - Сесилия Ахерн"

— До свидания, Джойс. Надеюсь, у тебя все будет хорошо, правда.

— Постой! Подожди! Есть одна вещь. Одна вещь, которую только ты можешь знать.

Он медлит:

— Какая еще вещь?

Я зажмуриваюсь и глубоко вдыхаю. Сказать или не сказать? Я открываю глаза и выпаливаю:

— Твой отец. Воцаряется тишина.

— Джастин?

— Что мой отец? — Его голос холоден как лед.

— Я знаю, что ты видел, — тихо говорю я. — Что ты никому не осмелился рассказать.

— О чем, черт возьми, ты говоришь?

— Я знаю, что ты был на лестнице, видел его через перила. Я его тоже вижу. Я вижу, как он с бутылкой и таблетками скрывается за дверью. Потом зеленые ноги на полу…

— Прекрати! — кричит он, и я пораженно замолкаю.

Но я понимаю, что у меня никогда больше не будет возможности произнести эти слова.

— Я знаю, как трудно тебе было в детстве. Как трудно было держать это в себе…

— Ты ничего не знаешь, — холодно произносит он. — Абсолютно ничего. Пожалуйста, держись от меня подальше.

— Хорошо, — шепчу я, но, кроме меня, этого не слышит никто, потому что он уже повесил трубку.

Я сижу на лестнице в темном пустом доме и слушаю, как холодный октябрьский ветер сотрясает оконные рамы.

Итак, это конец.

МЕСЯЦ СПУСТЯ

Глава сорок третья

В следующий раз мы должны поехать на машине, Грейси, — говорит папа, когда мы возвращаемся пешком с прогулки по Ботаническому саду. Я держу его под руку и покачиваюсь вместе с ним — влево-вправо, влево-вправо. Это действует на меня успокаивающе.

— Нет, папа, тебе нужно больше двигаться.

— Говори за себя, — бормочет он. — Как дела, Шон? Ужасный день, правда?! — кричит он через дорогу старику на ходунках.

— Кошмарный! — кричит Шон в ответ.

— Так что ты думаешь о квартире? — за последние несколько минут я уже в третий раз задаю этот вопрос. — Говори, не увиливай.

— Я ни от чего не увиливаю, дорогая. Как дела, Пэтси? Как дела, Сьюки? — Он останавливается и наклоняется, чтобы погладить таксу. — Что за милашка! — говорит он, и мы идем дальше. — Ненавижу эту сосиску. Лает всю ночь напролет, — брюзжит он, натягивая кепку почти на самые глаз, чтобы укрыться от сильного порыва ветра. — Боже милостивый, мы хоть немного продвигаемся вперед? При таком ветре я чувствую себя старой скрипучей метлой.

— Не метлой, а ветлой, — смеюсь я. — Так что, тебе понравилась квартира или нет?

— Я не уверен. Какая-то тесная, и жилец в соседней квартире странный. Вид у него подозрительный.

— А мне он показался очень симпатичным.

— Ну разумеется, он тебе показался симпатичным! — Папа закатывает глаза и качает головой. — Сейчас для тебя любой мужчина — душка!

— Папа! — смеюсь я.

— Доброе утро, Грэхем. Ужасный день, правда? — говорит он, проходящему мимо соседу.

— Отвратительный день, Генри, — отвечает Грэхем, засовывая руки в карманы.

— В общем, я не думаю, что эта квартира тебе подойдет, Грейси. Поживи еще немного тут, пока не подвернется что-нибудь более сносное. Незачем бросаться на первое попавшееся.

— Папа, мы посмотрели десять квартир, и тебе ни одна из них не понравилась.

— Для кого мы ищем жилье — для тебя или для меня? — спрашивает он. Влево-вправо, влево-вправо.

— Для меня.

— Так какая тебе тогда разница?

— Я ценю твое мнение.

— Но остаешься при своем… Привет, Кейтлин!

— Ну ты же не можешь вечно удерживать меня при себе!

— Вечно — это еще слабо сказано. Ты все сроки пересидела в родительском доме.

— Можно я сегодня пойду в клуб?

— Опять?

— Мне нужно закончить шахматную партию, которую мы начали с Ларри.

— Ларри заставляет тебя нагибаться над доской, чтобы заглядывать тебе в вырез. Эта партия никогда не закончится. — Папа закатывает глаза.

— Папа!

— Что «папа»? Просто ты должна найти себе компанию получше, чем мы с Ларри.

— А мне с вами нравится!

Он ухмыляется, довольный услышанным.

Мы поворачиваем к дому и, покачиваясь, идем по узкой садовой дорожке к входной двери.

То, что я вижу перед дверью, повергает меня в ступор.

Маленькая корзинка с маффинами, покрытая полиэтиленовой пленкой и перевязанная розовой лентой. Я смотрю на папу, который как ни в чем не бывало переступает через корзинку и отпирает дверь. Его поведение заставляет меня усомниться в остроте моего зрения. Мне что, это мерещится?

— Папа! — Я в шоке оглядываюсь, но позади меня никого нет.

Папа подмигивает мне, на мгновение грустнеет, потом широко улыбается и захлопывает дверь у меня перед носом.

Я беру конверт, приклеенный к пленке, и дрожащими пальцами достаю из него карточку.

Спасибо

— Прости меня, Джойс, — раздается за спиной голос, от которого мое сердце чуть не останавливается.

Я оборачиваюсь.

Это он — стоит у садовой калитки, в руках, упрятанных в перчатки, букет цветов, на лице самое извиняющееся выражение. На нем зимнее пальто и шарф, кончик носа и щеки раскраснелись от холода, глаза сияют зеленым огнем. От одного его вида у меня захватывает дух, его близость ко мне почти невыносима.

— Джастин… — Ничего больше я вымолвить не могу.

— Как тебе кажется, ты могла бы простить такого идиота, как я? — Он делает шаг мне навстречу.

Я не знаю, что сказать. Прошел месяц. Почему сейчас?

— Ты тогда разбередила старую рану, — говорит он, откашливаясь. — Как ушел из жизни отец, известно только мне.

Было известно только мне. Не представляю, как ты об этом узнала.

— Я объяснила тебе как.

— Мне это непонятно.

— Мне тоже.

— Но мне непонятны и самые, казалось бы, обыкновенные вещи. Мне непонятно, что моя дочь видит в своем парне.

Мне непонятно, как Дорис умудряется открывать пакет молока с такими длинными ногтями. Мне непонятно, почему я не ворвался к тебе месяц назад и не излил то, что чувствую…

Я разглядываю его лицо, завитки волос, выбившиеся из-под теплой шапки, виноватую улыбку. Он в свою очередь изучающе смотрит на меня, и я дрожу, но не от холода. Холода я не ощущаю. Лично для меня наступило лето. Экая красота!