Читать книгу "Флердоранж - аромат траура - Татьяна Степанова"

Никита помолчал, потом хмуро спросил:

— Ты сама-то веришь в то, что мы сегодня попу наплели?

— В расхожие версии — месть и корысть? — Катя наклонилась к нему. — А что, нам еще что-то другое остается?

— Я думал, ты начнешь детально анализировать показания этой алкоголички, — он вздохнул. — Надо ж себя до такого состояния довести, так допиться! Женщина, актриса… Кикимора старая! Огни ей привиделись. Странно, что не черти зеленые…

Катя не откликнулась на это завуалированное приглашение к обсуждению. Все было бы гораздо проще, если бы она сама не видела это. Все было бы совсем не так. Сказать ему, что и она тоже… Нет, ни за что. «Вадьке скажу потом. Когда-нибудь, — подумала Катя, — А ему нет. Все равно бесполезно». Ей вспомнилось, как нервно и раздраженно реагировал на ее дотошные расспросы Трубников. О, сейчас она понимала его как никогда! В этом не так-то легко признаться, даже если ты что-то и видел такое…

— Никита, ты сам на что особо обратил внимание? — тихо спросила она.

— На то, что на этот раз отчего-то только две раны. По логике, так не должно быть.

— По какой логике? — спросила Катя. — Знаешь, когда волк голоден, он кусает, рвет, полосует глотает мясо кусками. Затем насыщается и ест медленно, спокойно… Это похоже на насыщение. Словно кто-то уже насытил себя, свою ярость и… теперь просто убивает. Приканчивает. Самый сильный взрыв ярости пришелся на Бодуна. Я содрогаюсь, когда вспоминаю эту голову, заброшенную в рожь. Этот ненужный кому-то трофей после успешной охоты… Это одно объяснение. Есть и второе — это совершенно другой почерк и другой человек. И здесь мне покоя не дает плащ Чибисова, в котором его нашли. Никита, тебе не кажется, что всей этой внешней нелогичности есть одно очень простое объяснение?

— Какое же?

— А такое; что Бодуна и Артема Хвощева убил сам Чибисов. Именно его видела в плаще Полина, — сказала Катя. — А потом кто-то убил его, возможно, отомстив.

— Это предположение держится только на плаще. Плащ — это одежда. Его можно надеть, можно и снять.

— Да? — Катя вздохнула. — Наверное ты прав. Плащ-дождевик в деревне есть у всех. К тому же со всем этим совершенно не вяжется то происшествие четырехлетней давности с этой Копейкиной-стриптизершей. Я никак не могу соединить это с тем, что вижу здесь. Может быть, потому, что знаю это только с твоих слов? И тем не менее именно благодаря этой стриптизёрше мы узнали о знакомстве Бодуну, Чибисова и Хвощева. Это она их крепко связала. Ты сам-то об этом, что думаешь?

— Я думаю, что они тут и думать даже забыли об этой маленькой проститутке, — жестко отрезал Колосов. — Не те это люди, не того склада, чтобы терзаться комплексом вины. И не тот это случай Катя, не тот. На кону стоит большой жирный кусок. Агрофирма, спиртзавод, фактически весь район с его ресурсами, угодьями, производством. И сейчас все это осталось без головы. А это миллионный бизнес при новом умелом хозяине.

— Кого ты имеешь в виду? Ну договаривай же.

— Пока никого. Без фамилий обойдемся. Но мне кажется, что он вот-вот должен открыто заявить свои права на все. Иначе все это вообще полная бессмыслица.

— А тебе не кажется странным сам порядок убийств? Бодун, Артем Хвощев, Чибисов? Выходит, кто-то должен был все знать — что Бодун едет к Хвощеву, что Артем и Полина одни едут в Москву, наконец, что Чибисову взбредет среди ночи ехать проверять строительство каких-то автопоилок?

— Это всё мог знать тот, кто либо близок к ним, либо пристально следил за каждым их шагом. Когда следят, Катя, по-настоящему следят, обычно знают все. Досконально.

— А вот мне этот порядок смертей напоминает что-то другое. — Катя смотрела в зарешеченное окно. — Только я еще не понимаю, что это… Это как витки спирали по восходящей. Странно, если брать за основу то, о чем ты говоришь, логичнее бы предположить, что после Бодуна должен был погибнуть Хвощев-старший. А погиб его сын, мальчишка. А его невесту отчего-то пощадили. Почему там в поле во время нападения не убили и Полину? Ты это можешь объяснить?

— Могу. В делах «Славянки» она никому не конкурент, а может, даже и удобное прикрытие.

— Прикрытие? — Катя нахмурилась. — Прикрытие… А ее трусы, вывешенные, как флаг, на боковом зеркале машины? Это что? Печально то, что мы начинаем намеренно забывать кое-какие очень многозначительные детали только потому, что они не вписываются в какую-то одну отдельно взятую конструкцию.

— Я тебя отправил сюда именно для того, чтобы ни одна деталь не была упущена. Но мы отвлеклись. Что ты там говорила про какие-то витки спирали?

— Никита, напомни мне еще раз, пожалуйста, что рассказывала Жанна Зарубко про то происшествие на Варшавском шоссе? Как тогда вел себя Чибисов?

— Он был пьян. Она говорила — он лыка тогда не вязал. Копейкину выбросил из машины Бодун. Хвощева это только позабавило. Тогда они, наверное, и не предполагали, чем эта выходка закончится. Хотя должны были предполагать, должны были видеть, в каком состоянии эта Копейкина — не слепые же были, сукины сыны… Но при чем здесь все это? Зачем тебе?

— Ты понимаешь… Стриптизерша появилась здесь гораздо раньше, чем ты сообщил мне об этой Копейкиной, — тихо сказала Катя. — Я совсем забыла, что уже видела здесь стриптизершу. Вспомнила только, когда ты сейчас спросил, кого еще надо, не откладывая, допросить.

— Ты это очем?

— В мастерской Бранковича я видела портрет стриптизерши. Блондинка с длинными волосами. Ты видел фото этой Зои Копейкиной — она ведь была блондинкой?

— Да. То есть… как это?

— Я не знаю как. Но портрет у Бранковича. И в тот раз он отчего-то не захотел мне его показывать. Я тогда и внимания особо не обратила. Потому что там была другая картина, смысл которой показался мне важным для… понимания этого дела. Но, может быть, ключ не в той картине, где нарисован весьма своеобразно Артем, а в этом портрете стриптизерши?

Колосов поднялся.

— Поедем разберемся, — сказал он. И от того, как он это произнес, на душе Кати сразу стало легче. Действовать, разбираться было все же лучше, чем сидеть и гадать… на те самые, отвергнутые Брусникиной «четыре короля».

Дома за высокими заборами у реки встретили их могильной тишиной. В ворота Бранковича пришлось долго звонить и стучать, пока наконец через переговорное устройство не откликнулся баритон с акцентом:

— Хелло, кто там?

— Милиция, — веско сказал Колосов. — Господин Бранкович, откройте.

Прошло минут десять. Затем калитка плавно распахнулась, являя хозяина дома. Бранкович был в белом атласном кимоно, заляпанном краской, и модных шлепанцах из змеиной кожи. Дополнением к домашнему наряду служил плеер — мелодия Кустурицы была еде различимой; но, как всегда, мажорной и зажигательной. При каждом движении Бранковича кимоно на его голой груди расходилось, демонстрируя золотой нательный крест и эмалевую панагию на толстой золотой цепочке. И кроме всех этих колоритных деталей, что-то было еще в Бранковиче не так. Слишком уж порывисты были его жесты, неровна и выспренна речь, слишком блестели глаза под темными бровями.