Читать книгу "Путь к золотым дарам - Дмитрий Баринов"

Ардагаст почесал затылок, глядя на карту:

— Я одно знаю: Днепр не с гор течёт, а из Оковского леса. Может, и гор тех нет? Мы по пути из Аркаима переезжали Уральские горы, так они с севера на юг идут. Ох и заедем, чую! Жрецы вещают, а нам коней трудить по неведомым дебрям...

— О великих северных горах говорят не только в Скифии, — возразил индиец. — Брахманы учили меня, что далеко на севере есть высочайшая гора Меру. Вокруг неё обращаются светила, с её вершины открывается путь на небо Индры, где пребывают праведные кшатрии, а на склонах обитают святые мудрецы. А за ней белое Молочное море и Белый остров. Мои учителя спорили, считать ли эту гору серединой или северным пределом мира... А Урал? Разве это горы — летом на вершинах снега нет! Это, верно, южный отрог Меру, то есть Рипеев. — И он пририсовал на чертеже ещё одну линию гор.

— А помните, что говорил мобед? — вмешалась Ларишка. — Вокруг мира — значит, и на севере — горы Альборз, а в середине мира — гора Хукарья — Золотая! Вокруг неё ходят Солнце и звёзды. В Бактрии мобеды нас учили иначе: горы Альборз, на древнем языке — Хара Березаити, Высокие горы, далеко на севере, а Хукарья — главная их вершина. С неё Михр озирает мир, а Анахита нисходит на неё со звёзд и течёт великой рекой Рангха к морю Воурукаша.

— А все ваши мобеды, брахманы и греческие писаки только повторяют вслед за рахманами, жрецами арльев, ещё и путают! — торжествующе заключил Вышата. — Экзампейские жрецы хотя бы с земли рахманов никуда не уходили.

— У Аристотеля сказано: путь к Рипеям идёт на северо-восток, от будинов, через земли тиссагетов, иирков, отделившихся скифов, аргиппеев и исседонов. А между аргиппеями и исседонами — другие горы, — сказал Стратоник.

— От голяди я слышал: тиссагеты теперь зовутся мокшанами, иирки — эрзянами, а вместе они называются мордвой, — добавил Вышата.

Ардагаст пригляделся к карте:

— Наверняка это Урал. Сдаётся мне, здесь, где он отделяется от Рипеев, и есть то, что мы ищем. Что же тут всё-таки: край света или только середина? Вот мы и узнаем! А идти будем на северо-восток, путём Аристея. Хоть, может быть, и народов тех уже нет. Дойдём до Pa-реки, посмотрим, какой из истоков течёт с северо-востока. Тамошних людей расспросим. Язык, говорят, до Ольвии доведёт.

Царь поднялся на ноги. Следом встал Ардафарн, вытащил висевший у пояса нож и вдруг ловко метнул его прямо туда, где на чертеже встречались две горные цепи и начиналась полоска реки. Зореславич довольно потрепал сына по золотистым волосам:

— Знаешь что, тебе я подарю другой нож, а этот возьму с собой. И оставлю его на Золотой горе вместо стрелы Абариса.

В это самое утро князь Андак с мрачным видом выехал из ворот Мадирканда. Голова гудела после вчерашнего пира, и князь погнал коня, лишь бы освежиться ветром. Подъехав к Днепру, он соскочил с коня, разделся и бросился в прохладную воду. Остудив голову, выбрался на берег и только теперь понял, в какое отчаянное дело ввязался. Либо он пропадёт без следа, без вести со всей дружиной в северных дебрях, либо Ардагаст, либо оба они. А кто вернётся — тот и будет царём. Но куда идти, как одолеть грозных чудищ? Он не колдун — над горами летать на стреле или там на метле... Андак нашарил в кармане халцедоновый амулет, надел его на шею, поднёс к лицу и шёпотом позвал чародея. Тут же за его спиной раздался голос:

— Я ближе, чем ты думаешь.

Андак рывком обернулся. Некромант в чёрной хламиде стоял перед ним, сложив руки на груди, надменный и загадочный, как всегда. Голый и растерянный, князь чувствовал себя словно перед ликом всеведущего бога.

— Я знаю, за что ты взялся. Стрелу добудешь ты. Не потому, что ты храбрее или умнее тех двоих. Просто они не знают, куда идти. А ты узнаешь. Если они не погибнут, то вернутся со славой. А ты зато — со стрелой.

В Ольвийском театре ставили «Прикованного Прометея» Эсхила. Среди зрителей выделялось семейство знатных варваров. Театральные завсегдатаи относились к царю росов и его жене уважительно: немногие варвары ходили не только на комедии и сатировские драмы, но и на трагедии. На сцене гордый страдалец-титан наставлял Ио, обращённую в корову и гонимую Герой:

Остерегайся грифов с острым клювом,

Собак безмолвных Зевса берегись

И войска одноглазых аримаспов,

Что на конях кочуют и живут

У златоструйных вод реки Плутона.

Ио предстояло бежать через весь мир — Скифию, Кавказ — до самого Египта, чтобы там родить Эпафа, предка Персея и других героев. «Откуда знал Эсхил о северной окраине мира?» — думал Ардагаст. Конечно, вычитал у Аристея. А с верхней скамьи архонт Дромит, известный остряк, перегнувшись, говорит вполголоса:

— Счастливого пути тебе, царь росов, по следам коровы. Да не замучит овод Геры твоих скакунов!

Уже знают. И смеются. Весь мир для них вроде театра или занятной книги. И мечтают устремиться за барышами по пути, который он разведает. Они не знают предания, не раз слышанного Зореславичем вблизи от тех мест: о двух братьях-охотниках, что шли по следам оленихи и нашли благодатную страну для своего племени. Да, он не просто дойдёт до края света, а разведает новые земли. Не для этих торгашей, а для венедов, которым уже тесно в лесах. Лишь бы не бросились отвоёвывать у сарматов плодородные степные края, чтобы оказаться потом на невольничьем рынке на радость просвещённым и утончённым эллинам.

Каждый год Ардагаст бывал в этом весёлом и шумном городе. Но он всегда помнил, на чьей крови и слезах строили своё счастье граждане Ольвии — «счастливой». Нет, пусть веселятся, пусть торгуют по всей Сарматии. Но обескровливать её охотой за рабами он им не даст.

Добряна отдыхала в тени старой липы среди густых трав. Рядом Ардагунда, лёжа на животе, дразнила стебельком травы жука-оленя. Царица была в одной рубахе, амазонка — в лёгкой полотняной сорочке и таких же штанах. Чуть дальше, у подножия городища, резвилась стайка детей: Доброслав с сестричками, родной и сводной, белокурый крепыш Валамир — сын Сигвульфа, сын Вышаты Вышеслав, очень любопытный и сообразительный в свои шесть лет, и смуглая, живая и задиристая Рада (отец её назвал Радха), дочь Вишвамитры и Ардагунды.

— Слушай, золовушка, давай пойдём с детьми по ягоды в дальний лес. Только ты прихвати меч или секиру, а то там медведь, — сказала Добряна.

— Трусиха ты, хоть и лесовичка, — беззлобно усмехнулась Ардагунда.

— Где уж мне храбрости научиться. Я ведь с детьми сижу, пока вы с Ларишкой с мужьями воюете. То есть не с мужьями, а...

— Вот пока мы с мужьями в походах пропадаем, вам тут спокойнее, чем в Ольвии за каменной стеной. Там ворья полно, а сюда даже роксоланские скотокрады не суются — боятся моих поляниц.

С тех пор как амазонки обосновались в лесу у Моранина-града, страшное слово «мужеубийцы» как-то само собой сменилось венедским «поляницы». Восстанавливать город не разрешал Фарзой, но лесной стан воительниц был хорошо укреплён. Девушки, не только сарматки, но и венедки, охотно шли в их общину, но после свадьбы обычно уходили. Впрочем, жениться на отчаянных и своенравных поляницах решались не столь уж многие парни: или такие же отчаянные, или, наоборот, очень покладистые. Замужние венедки охотно сплетничали насчёт «гулящих» поляниц, однако, глядя на них, стали смелее обходиться со своими мужьями. А скотокрады действительно как огня боялись амазонок: те их секли до крови на жертвеннике богини, а после заставляли работать в поле с едва зажившими спинами.