Читать книгу "Бывших ведьмаков не бывает! - Галина Львовна Романова"

Вороной конь остановился рядом: он казался сгустком мрака на черном фоне.

— Что, красавица? Спешишь?

И в этот миг она его узнала. Колдун с чертовой мельницы! Она отпрянула, и вороной конь двинулся навстречу.

— Куда же ты? Иди ко мне!

— Нет!

Колдун протянул руки, чтобы подхватить, посадить на седло впереди себя. Она, защищаясь, вскинулась, поднимая повыше палку с черепом — и мертвые глазницы неожиданно вспыхнули так ярко, что даже ее глазам стало больно. Вороной же конь взвился на дыбы, отступил — и пропал, будто его не было. Только где-то вдали затихал злобный вой. Но ведь это не волки? Нет?

Она поспешила дальше, теперь уже через каждые десять-двадцать шагов прислушиваясь к звукам ночи, и вскоре опять услышала конский топот. Еще один всадник приближался навстречу.

Он выехал рысью, уверенный, сильный. Гнедой жеребец потряхивал гривой, коренастый плотный всадник в коричневой рубахе сидел в седле подбоченясь.

— Хо! Красавица? Куда это ты путь держишь?

Это был Тимофей Хочуха! Крик ужаса замер на губах. А разбойник расхохотался.

— В тот раз убежала, теперь уж не скроешься!

Не рассуждая, не думая, что и зачем делает, она просто-напросто ткнула в лохматую бороду разбойника черепом на шесте. И Тимофей Хочуха заорал не своим голосом, хватаясь за лицо, и едва не свалился с седла — борода, усы, брови, каштановые волосы его внезапно загорелись, объятые пламенем. Испугавшись крика, рванулся с места гнедой жеребец, пропал в ночном лесу. И долго еще вдалеке эхо носило отголоски отчаянных криков его седока.

А потом стихли и они, и не прошло и нескольких минут, как впереди опять показался всадник. К тому времени она вышла в березняк, и рыжего коня заметила издалека — тот грудью раздвигал молодые деревца, ломая хрупкие веточки. Его всадник был молод, строен, в алой рубахе и красных сафьяновых сапожках и так хорош собой, что сердце замирало. И в то же время он кого-то сильно ей напоминал. Так сильно, что она невольно поспешила навстречу.

— Это ты, милая? Вот это счастье! Я так рад этой встрече! Скорее ко мне!

Этот голос она не могла перепутать ни с кем другим. Это был ее отец! Но… разве князь не мужчина в возрасте? Юноша был молод, лет двадцати, рыжеволосый. И похож на князя как две капли воды.

Задумавшись, как такое может быть, она остановилась, и юноша нахмурился.

— Чего ты боишься, Владислава? Иди сюда!

Ох, как же ей этого хотелось! Но в тот самый миг, когда она уже готова была протянуть руки и позволить всаднику поднять себя в седло, в третий раз вспыхнул огонь.

— Да что ж ты делаешь-то, дрянь? — вскрикнул юноша, закрывая лицо руками, а ноги сами понесли ее прочь. Вслед ей неслись крики. Он звал ее. Единственный, кто именно звал, выкликая имя. Может быть, вернуться? А вдруг это не морок?

Она остановилась, задыхаясь от быстрого бега. Впереди в ночи темнел овраг, до него оставалось всего пять или шесть шагов. В самом деле, надо возвращаться. Не обходить же его?

Ноги дрожали от усталости, рука, державшая палку с черепом, затекла. Казалось, не будет конца и края этому лесу. Она почти обрадовалась, когда впереди показался еще один конь, серой масти. Сразу бросился в глаза всадник — русоволосый, статный, синеглазый, в белой рубахе.

Ее отчим.

— Ну наконец-то! Вот и встретились!

— Нет! — Она попятилась назад, размахивая палкой с черепом на ней.

— Да! Ты что думала? Я тебя везде достану! Не сбежишь!

Ткнул пальцем — и череп внезапно рассыпался прахом, обдав ее дождем костяных осколков. Освобожденный свет ударил по глазам…

…и Владислава пробудилась.

Первой ее мыслью было — какое счастье! Это только сон! Но потом она все вспомнила, и проблеск радости померк. Какая жалость! Это только сон… К горлу подкатили рыдания.

— А, проснулась?

Девушка приоткрыла веки, выныривая из омута сна, постепенно узнавала очертания предметов, вспоминая…

Она лежала на сиденье дорожной, наглухо закрытой кареты. Руки крепко связаны за спиной. Запястья затекли и болели, но щиколотки тоже спутаны, и лечь поудобнее никак не удавалось. Девушка прислушалась к ощущениям своего тела. Нет, кажется, того, чего она так боялась, пока не произошло. Темные шторки на обеих дверцах почти не пропускали свет — его заменяла масляная лампа, висевшая над откидным столиком. Напротив, на другом сиденье, расположился ее отчим и мучитель, Михаил Чарович. Закинув ногу на ногу, он внимательно наблюдал за девушкой. Отсветы масляной лампы бросали тени на его породистое лицо. В ее сне он был одет немного по-другому. Все встреченные ею люди были одеты одинаково — в простого покроя рубахи и штаны и сапоги, отличающиеся лишь цветом. А сейчас… впрочем, какое сейчас это имело значение?

— Что ты так на меня смотришь? — поинтересовался Михаил Чарович. — Хочешь что-нибудь попросить? Поесть? Или попить? Только скажи, я поднесу.

При мысли о еде у Владиславы засосало под ложечкой. Есть хотелось ужасно. Сглотнув слюну, она тихо покачала головой. С тех пор как она попала к отчиму, он морил ее голодом, лишь время от времени давая один-два кусочка простого хлеба.

— Пить хочешь, — решил князь Михаил. — Это можно. Это сколько угодно.

Владислава похолодела. Да, пить ей давали вволю, но отнюдь не простую воду. Это были настои каких-то трав, от которых девушке постоянно хотелось спать. После первого раза она пыталась сопротивляться, но ее мучитель просто отказался давать ей вообще пить и есть, и пришлось смириться. Иногда она еще пыталась бороться, но голодовка сделала ее слабой, и князь всякий раз одолевал девушку, насильно разжимая ей рот и вливая в него несколько капель сонного отвара.

Так продолжалось уже несколько дней. То и дело засыпая и ничего не видя, кроме этой кареты, Владислава потеряла счет времени. Она помнила, как отправилась на свой страх и риск к дому, где жила ее мама с отчимом. Как, дойдя до угла, выслала вперед горничную. Как той не было долго — наверное, полчаса. Как потом из-за калитки услышала чей-то шепот: «Сюда!» Как она шагнула вперед — и тут же ей на голову набросили пахнущий овечьей шерстью мешок. Закричавшей девушке скрутили руки и запихнули в эту карету. Та мгновенно сорвалась с места, увозя пленницу в неизвестность.

С тех пор они только ехали, иногда останавливаясь для того, чтобы перепрячь лошадей. Пленницу не выпускали из кареты ни на миг, так что ей приходилось побороть стыд и принимать услуги отчима.

— Нет, — прошептала девушка, заметив, как князь приближается к ней со стаканом, в котором плескалась знакомая темная жидкость. — Пожалуйста.

— Не хочешь пить? — остановился Михаил Чарович. — Как скажешь.

Владислава проглотила слюну. Она знала, что ей не положено больше ничего, кроме стакана темного настоя и кусочка хлеба. Но если она поддастся и выпьет, непременно уснет. И, кто знает, не воспользуется ли отчим ее сном, чтобы надругаться над пленницей? Больше всего на свете княжна боялась именно насилия. И с каждым часом с растущим отчаянием понимала, что настанет момент — и она готова будет отдаться отчиму за еду и за обещание, что после соития ее наконец развяжут и позволят пройтись по земле.