Читать книгу "Разгадка 1937 года - Юрий Емельянов"

Дмитриев уверял, будто Свердловская область разделена на 6 или 7 повстанческих округов. Первичные соединения повстанцев — взводы — сосредоточены в колхозах. По словам Дмитриева, с целью получения оружия в организацию оказались вовлечены председатель Осоавиахима и начальник артиллерии Уральского военного округа. В распоряжении повстанцев якобы находились яды, часть которых уже была использована в целях распространения инфекционных заболеваний. Подобные сообщения шли из разных концов страны.

Помимо местных руководителей НКВД, «заговоры» «раскрывали» и партийные руководители. В конце сентября 1937 года первый секретарь ЦК КП(б) Грузии Л. П. Берия направил в Москву шифротелеграмму: «Материалами НКВД Грузии начальник Политуправления Харьковского военного округа Блуашвили изобличается как активный троцкист с 1925 года, не прекращавший до своего отъезда из Грузии в 1933 году контрреволюционной нелегальной троцкистской работы. Прошу Вашего указания о его аресте и направлении в распоряжение НКВД Грузии. Секретарь ЦК КП(б) Грузии Берия».

Эти «разоблачения» поступали в центральный аппарат НКВД. Хотя приход Ежова в НКВД сопровождался отстранением от работы многих приближенных Ягоды, как отмечает Р. Медведев, «многие выпестованные Ягодой сотрудники остались на своих местах. Ежов и „его люди“ плохо знали механику работы карательных органов, и им старательно помогали освоить ее Л. Ваковский, М. Фриновский, Г. Люшков и некоторые другие». Эти люди давно поднаторели в фальсификации обвинений и выбивании нужных признаний от подследственных.

В то же время есть основания полагать, что новые работники наркомата действовали грубее и жестче, чем прежние. Направление Ежовым в НКВД нескольких сотен людей, главным образом из числа партийных работников среднего звена, и назначение их на ответственные посты в наркомате способствовало еще большей деградации профессионального уровня следственной работы. Даже наиболее циничные и бездушные работники ВЧК — ОГПУ — НКВД за два десятилетия следственной работы обрели немалый профессиональный навык и могли воспрепятствовать сочинению очевидно надуманных обвинений и созданию нелепейших дел. Комментируя реакцию ряда опытных профессионалов на «лимиты» на высылки и расстрелы, объявленные Ежовым на совещании 16–17 июля, на основе предложений руководителей областей, историк Леонид Наумов пишет: «Старые опытные чекисты, располагавшие прекрасной агентурой и отлично знавшие действительное положение вещей… не могли верить в реальность и какую-либо обоснованность названных цифр».

На основе воспоминаний участников этого совещания Л. Наумов писал: «Когда Ежов закончил свое выступление, в зале воцарилась мертвая тишина. Все застыли на своих местах, не зная, как реагировать на подобные предложения и угрозы Ежова. Вдруг со своего места встал полномочный представитель УНКВД Омской области, старейший контрразведчик, ученик Дзержинского и мужественный большевик Салынь.

„Заявляю со всей ответственностью, — спокойно и решительно сказал Салынь, — что в Омской области не имеется подобного количества врагов народа и троцкистов. И вообще считаю совершенно недопустимым заранее намечать количество людей, подлежащих аресту и расстрелу“.

„Вот первый враг, который сам себя выявил!“ — резко оборвав Салыня, крикнул Ежов. И тут же вызвал коменданта, приказав арестовать Салыня.

Остальные участники совещания были совершенно подавлены всем происшедшим, и более никто не посмел возразить Ежову».

Продолжавшееся увольнение профессионалов и приход в НКВД после назначения Ежова множества новых «честных», но непрофессиональных людей, готовых слепо довериться своей «природной интуиции», нанесло сокрушительный удар по следственной системе СССР. Несмотря на грандиозные масштабы арестов, они не были следствием долгой и тщательной работы по поиску подозреваемых. Агентурная работа, дознание, нахождение улик и различных свидетельств стали ненужными, когда было достаточно лишь получить сведения о принадлежности тех или иных людей к определенным категориям людей. В отделах кадров любого советского предприятия или учреждения имелись анкетные данные, из которых можно было узнать о том, что делал человек до революции и во время Гражданской войны, принадлежал ли он к несоветской партии, были ли он раскулачен или нет, находился ли он под следствием или нет, пребывал ли он в заключении, есть ли у него родственники за границей и т. д. Если же люди что-то утаили в анкетах или в сведениях, представленных ими по месту жительства, то в окружении этих людей было немало «доброжелателей», готовых «просветить» работников НКВД на этот счет, или даже сочинить порочащие данные на своих ближних.

Получилось так, что в то время как нелегкий труд следователей до 1937 года вознаграждался в той мере, в какой вознаграждался всякий труд советских людей, после начала репрессий не слишком обременительная работа по изучению анкет и доносов стала приносить чекистам немыслимые почести и славу. В популярной тогда песне про чекистов, которые приготовили врагам «ежовы руковицы», пелось:

Эти люди скромны, неречисты.

Мы не все их знаем имена.

Но недаром лучшие чекисты

Боевые носят ордена.

Такая перемена в характере деятельности работников НКВД не могла не привести к их профессиональной, а затем и моральной деградации. Методы дознания, в ходе которых устанавливалась вина подследственных, были заброшены. Поскольку вина подследственных была обусловлена их принадлежностью к той или иной социальной или политической категории, следователи стремились лишь получить от них признания в участии в шпионско-диверсионной деятельности, которая предполагалась обычной для представителей этой группы.

Поэтому тщательным ведением протоколов, аккуратным оформлением дел, соблюдением правил ведения допросов стали вопиющим образом пренебрегать. Главным стало «выбивание показаний» у подследственных. Подобные методы практиковались и прежде, но в ежовском НКВД они стали правилом.

Объясняя методы, к которым прибегали многие работники ежовского НКВД, М. П. Фриновский в своем заявлении от 11 апреля 1939 года, после своего ареста, писал: «Следственный аппарат во всех отделах НКВД был разделен на „следователей-колольщиков“, просто „колольщиков“ и рядовых следователей». Первые, по словам Фриновского, «бесконтрольно избивали арестованных, в короткий срок добивались от них „показаний“ и умели грамотно, красочно составлять протоколы допросов. Группа „колольщиков“ состояла из технических работников, которые, не зная материалов дела, избивали арестованных до тех пор, пока они не начинали давать „признательные“ показания. Протоколы не составлялись, делались заметки, а затем писались протоколы в отсутствие арестованных, которые корректировались и давались на подпись арестованным. Тех, кто отказывался подписать, вновь избивали. При таких методах следствия арестованным подсказывались фамилии и факты, таким образом, показания давали следователи, а не подследственные. Такие методы Ежов поощрял. Сознательно проводилась Ежовым неприкрытая линия на фальсифицирование материалов следствия о подготовке против него террористических актов».

Исключительная жестокость, которую проявляли новые работники НКВД в ходе допросов ложно обвиненных людей, не является чем-то необычным для мировой истории, которой известны превращения даже мягких и добросердечных людей в исполнителей безжалостного массового террора в периоды крупных общественных потрясений. В своем романе «Боги жаждут» Анатоль Франс изобразил типичную для французской революции 1789–1794 годов метаморфозу, в ходе которой мечтательный художник Эварист Гамлен стал беспощадным судьей якобинского трибунала. Ежов, который был известен своим доброжелательным характером, уже за годы «стажировки» в ОГПУ — НКВД с начала 1935 года сильно изменился, и не только в профессиональном отношении. Здесь Ежов мог научиться фабрикации следственных дел путем психологического или физического давления на арестованных, а заодно утратить те человечные качества, которые были, по словам очевидцев, первоначально присущи ему.