Читать книгу "Великий Наполеон. "Моя любовница - власть" - Борис Тененбаум"

«…Тех, кого он подозревал в разделении славы его, невидимо подъедал так, как подъедает червь любимое или ненавистное деревцо…»

В конце сентября таким «деревцом» оказался Барклай де Толли – обвинения в непорядках, не дающих главнокомандующему возможности действовать, падали на него. Барклай, оскорбленный до глубины души, подал в отставку.

Дальше Кутузову пришлось потруднее – Беннигсен в отставку не подавал… Напротив, он то и дело создавал всякого рода коллизии. Если Кутузов ни за что не хотел тревожить Наполеона, предпочитая затянуть его пребывание в Москве как можно дольше, то Беннигсен упорно стремился атаковать французов везде, где он только мог, – и в этом смысле на его стороне был и царь, и армейские офицеры, и общественное мнение. Кутузов всячески препятствовал любым активным действиям. По словам Тарле:

«…Чем больше мы углубимся в анализ и слов и действий Кутузова, тем яснее для нас станет, что он еще меньше, чем до него Барклай, искал генеральной битвы с Наполеоном под Москвой, как не искал он ни единой из битв, происшедших после гибели Москвы, как не искал он ни Тарутина, ни Малоярославца, ни Красного, ни Березины…»

То есть он не хотел даже и Березины (о чем речь у нас пойдет позднее) – но не хотел и сражения у Тарутина, в котором, согласно школьной легенде, он одержал победу. Он знал, что на него работает время, и не хотел ему мешать. А что до Беннигсена и сэра Роберта Вильсона, непрестанно подающего царю жалобы на поведение Кутузова, и самого царя, то и дело посылающего светлейшему князю Михаилу Илларионовичу директивы и рекомендации, то на это есть свои средства. Послушаем генерала Маевского еще раз:

«…Можно сказать, что Кутузов не говорил, но играл языком: это был другой Моцарт или Россини, обвораживавший слух разговорным своим смычком… Никто лучше его не умел одного заставить говорить, а другого – чувствовать, и никто тоньше его не был в ласкательстве и в проведении того, кого обмануть или обворожить принял он намерение…»

Так все и шло, вплоть до получения известия первостепенной важности: Наполеон ушел из Москвы.

Примечания

1. Жилин П.А. Отечественная война 1812 года. – М., «Наука», 1988.

2. Цитируется по книге Е.В. Тарле «Нашествие Наполеона на Россию».

Кpax Великой Армии, или Несколько портретов на фоне эпохи

I

В кои веки можно, не кривя душой, сказать доброе слово и о труде Д.С. Мережковского. Его описание отступления французской армии из Москвы в своем роде исключительно… Возможно, потому, что громкий пафос автора в данном случае так совпал с ужасом гибели Великой Армии?

Впрочем, судите сами. Вот слова, которые нашел Дмитрий Сергеевич:

«…28-го [октября 1812 года] ударил мороз, а 8 ноября, по дороге на Вязьму, французов застигла такая вьюга, что людям, не знавшим русской зимы, казалось, что тут им всем пришел конец. Черное небо обрушилось на белую землю, и все смешалось, закружилось в белом, бешеном хаосе. Люди задыхались от ветра, слепли от снега, коченели от холода, спотыкались, падали и уже не вставали. Вьюга наметывала на них сугробы, как могильные холмики. Весь путь армии усеян был такими могилами, как бесконечное кладбище. Особенно пугали их долгие зимние ночи. На бивуаках в степи, в двадцатиградусный мороз, не знали, где укрыться от режущего, ледяного ветра. Жарили себе на ужин дохлую конину на тлеющих углях, оттаивали снег на похлебку из горсти гнилой муки и тут же валились спать на голый снег, а поутру бивуак обозначался кольцом окоченелых трупов и тысячами павших в поле лошадей. Но лучше было замерзнуть, чем попасть в руки казаков и крестьян: те убивали не сразу, а долго издевались и мучили или просто выбрасывали, голых, на снег; если же пленных было слишком много, гнали их пиками, как скот, может быть, на новые, злейшие муки. Сто тысяч французов вышло из Москвы, а недели через три осталось тридцать шесть тысяч, да и те – живые трупы, смешные и страшные чучела, в пестрых и вшивых лохмотьях – чиновничьих фраках, поповских рясах, женских капотах и чепчиках. Ни подчиненных, ни начальников: бедствие сравняло всех. Стаи голодных псов следовали за ними по пятам; тучи воронов кружили над ними, как над падалью...»

Что еще можно сказать и что можно к этому добавить? Разве что пояснение – когда автор говорит о том, что «…пленных… гнали… пиками, как скот, может быть, на новые, злейшие муки…», он, возможно имеет в виду образовавшийся новый промысел: казаки продавали пленных за деньги, собранные вскладчину крестьянами ограбленных деревень, и что с ними потом делали, зависело только от изобретательности местных умельцев…

Партизанские отряды образовались еще в сентябре, по-видимому, по инициативе Дениса Давыдова. Он предложил посылать в тыл к французам так называемые «партии», и даже сумел уговорить Кутузова позволить попробовать это на практике. Ему дали примерно пол-эскадрона гусаров, горсть казаков – и он отправился в путь. Сперва его отряд приняли за французских мародеров и встретили оружием, но довольно скоро он сумел завоевать доверие крестьян.

К этому времени в деревнях появились уже и мушкеты, и даже люди, знающие, как с ними обращаться. Отставшие от своих частей раненые солдаты русской армии становились «инструкторами», и, случалось, отряды самообороны организовывались сами, не дожидаясь прибытия офицеров вроде Давыдова. Главной заботой была защита от фуражирских команд французской армии, в поисках еды нещадно грабивших деревни, но с началом отступления французов такие самодеятельные отряды самообороны приступили и к нападениям. Они не были страшны более или менее организованным батальонам, сохранившим подобие дисциплины.

Но для мелких групп, пытающихся любой ценой выбраться из ада, они были сама смерть.

II

Великая Армия перестала быть Великой, – и в очень большой степени перестала быть армией. На запад шли немногие части, сохранившие подобие порядка, – и катилась огромная волна людей, потерявших всякую дисциплину. Вообще говоря, возникает вопрос: как же это все не окончилось полной катастрофой? В книжке Джефри Ригана, который собрал всякого рода курьезные случаи из военной истории, начиная от Александра Македонского, приводится такой диалог между двумя французскими солдатами, бредущими от Москвы на запад:

«Ты видел? Это голландские гренадеры…»

«Какие гренадеры? Я никого не видел».

«Как какие? Ты видел сани, запряженные парой? Так в санях и были голландские гренадеры – все 16 человек…»

Шутка становится вовсе не смешной, когда в списке потерь Великой Армии, приведенном у Адама Замойского, обнаруживаются сухие цифры: из 500 человек батальона голландских гренадеров 484 из русского похода не вернулись. Толпы мародеров добирались до охраняемых складов с продовольствием и запасами и разносили их почище всяких казаков. Порядок рухнул, никакое нормальное распределения имевшихся ресурсов оказалось невозможным. Удержать дисциплину удалось только в элитных частях вроде старой гвардии – и то это удалось сделать благодаря Наполеону. Голландский генерал, сильно не любивший императора – хотя бы потому, что он мимоходом ликвидировал Голландию, сделав из нее несколько новых департаментов Франции, был поражен тем, как изменился Наполеон в беде. Вялость и безразличие, которые в Москве отмечали все люди из его окружения, исчезли.