Читать книгу "Как Малая Русь стала польской окраиной - Александр Широкорад"

В сентябре Репнин приступил к выплате гонораров. Королю Стасю он выдал 1200 червонцев, но тут вмешалась Екатерина и прислала еще 100 тысяч червонцев. Август-Александр Чарторыский получил от Репнина 3 тысячи червонцев. Примасу Польши обещали 80 тысяч, но пока выдали лишь 17 тысяч. Персонам помельче и давали соответственно. Так, шляхтич Огинский, автор знаменитого полонеза, получил на содержание своей частной армии всего только 300 червонцев.

Россия и Пруссия издавна требовали от поляков прекратить гонения на диссидентов, под которыми тогда понимались не политические оппоненты, а православные и протестанты. Еще в 1653 г. посол царя Алексея Михайловича князь Борис Александрович Репнин потребовал от польского правительства, чтобы «православным русским людям вперед в вере неволи не было, и жить им в прежних вольностях». Польское правительство не согласилось на это требование, и следствием этого стало отделение Малороссии. Через сто с небольшим лет посол императрицы, его праправнук Николай Васильевич Репнин предъявил те же требования.

Под нажимом Репнина, стянувшего русские полки к Варшаве, сейм 21 февраля 1768 г. утвердил предоставление православным и протестантам свободы совести и богослужения, избавление их от юрисдикции католических судов, частичное уравнение в гражданских правах представителей всех конфессий. Разумеется, о полном равенстве конфессий речи не было. Католицизм по-прежнему считался государственной религией. Переход из католичества в другую веру считался уголовным преступлением и т.д.

Решение сейма, формально обязательное для всей страны, вызвало обратную реакцию. Вот донесения русских агентов, собранные в канцелярии президента Малороссийской коллегии Румянцева: «Особым привилеем король Станислав-Август дозволял свободу исповедания православным жителям Украины. От имени короля и по его приказанию вице-канцлер коронный Млодзеиовский писал внушительные письма униатскому митрополиту и епископам, а также главнейшим украинским помещикам Яблоновскому, Любомирскому и Сангушке, требуя прекращения гонений на православных и законного с ними обращения. Независимо от того Мелхиседеку выданы были из коронной метрики за королевскою печатью копии грамот прежних королей на свободное исповедание православной веры...

Гонения между тем на православных не прекращались во все время путешествия Мелхиседека, продолжавшегося около года. Когда же с возвращением его началось в украинских церквах чтение королевского привилея, ограждавшего свободу православия, это, с одной стороны, высоко подняло дух народной массы, с другой — довело до исступления их врагов и вызвало этих последних на новые жесточайшие преследования исповедников православия.

Польша находилась тогда в периоде полного разложения; то была пора полного бессилия закона и всякой власти не исключая и королевской. Распущенная шляхта цинично глумилась над выданным королевским привилеем, указывая для него самое непристойное назначение; шляхтич Хайновский азартно кричал: "и королю отрубят голову за то, что схизматикам выдал привилей".

Возвращение к православию только что приневоленных "боем нещадным" к унии сочтено было бунтом, ходатайство Мелхиседека пред императрицею и королем — тяжким преступлением, сам он объявлен бунтовщиком, достойным самой тяжкой кары. Такой декрет выдан был на него и на всех непокоряющихся унии от радомысльской униатской консистории. Видно, упомянутые письма вице-канцлера ценились еще менее, чем королевский привилей. Этим декретом отпавшие от унии священники объявлялись лишенными своих мест и подлежащими строгому телесному наказанию и изгнанию, на непокорные громады налагались огромные денежные штрафы, с обращением их на постройку миссионерского дома и содержание миссионеров унии. И все это должны были привести в исполнение агенты помещичьей власти, под опасением суда латинской консистории...

Сам Мелхиседек потребован был к суду униатского официала Мокрицкого. Командам пограничных форпостов на Днепре отдан был строжайший приказ не пропускать никого в Переяслав, сношения внутри в такой степени были стеснены, что, по выражению Мелхиседека, никуда не пускали "а ни человека, а ни жида". Всякая попытка пробраться к епископу для рукоположения, получения антиминса или иной надобности наказывалась самым жестоким, киев в триста, боем.

На одном из таких форпостов схвачен был и Мелхиседек, возвращавшийся из Переяслава, и, после всевозможных личных над ним насилий и издевательств, завезен был в кандалах на Волынь и там, в м. Грудке, замурован в каменной тюрьме, где едва не лишился жизни.

Вступившее пред тем в Украину польское войско, так называемая украинская партия, под командою Воронича, навела ужас на все живущее. Начались страшные поборы на войско, народ массами сгоняли на работы в обоз под м. Ольшаной. Воронич рассылал летучие отряды для усмирения бунтующихся, т.е. не желающих принять унии, и карал жестоко. Сопровождавшему Мелхиседека в Переслав сотнику жаботинскому Харьку отрублена голова в конюшне, млиевский ктитор Даниил Кушнир всенародно сожжен в обозе под местечком Ольшаной. В то же время униатский официал Мокрицкий, утвердивши свою резиденцию в Корсуне, с толпою инструкторов и инстигаторов, с отрядами вооруженных Козаков, разъезжал по Украине, брал с бою церкви, ловил монахов и священников, бил их смертно заковывал в железа, забивал в кандалы и под караулом отправлял в Радомысль, где им снова давали по 600 и 800 ударов, бросали в смрадные ямы, заставляли тачками возить землю.

Не лучше было и положение мирян: над ними производили неизобразимые и неисчислимые насилия, иных до смерти забивали, другим рты разрывали, руки и ноги выворачивали. Шляхта и духовенство униатское щеголяли друг перед другом в изобретении мук и казней; буйство, распущенность, необузданное своеволие спорили с фанатизмом и непримиримою злобою. Так называемые похвалки, или угрозы безумствовавшей шляхты, довершали смятение и ужас народа. Нередко целым громадам объявлялся смертный приговор, назначался день и час казни, или же без означения срока грозили всех истребить поголовно. "Людям смертным страх мечтался, и все лишения имущества и живота ожидали". По местам действительно готовились к смерти, надевали чистые рубахи, исповедовались, приобщались, на веки прощались; в других местах поголовно оставляли жилища, уходили в леса, горы и дебри.

В глумлениях, издевательствах шляхты и причитаниях при совершении истязаний ясно слышалось, против кого и чего и за что направлялась эта адская, непримиримая злоба и неистовство: "ото тебе бьет благочестие твое"; "о то тоби за государыню, за короля, за св. правительствующий синод, за архиерея и за вся православные христиане"; "а пу-те-ж, нуте лучше того грека". Били "смертно розками, дисциплинами, барбарами", били нагаями и киеми, списами и ружейными присошками, руками и ногами, били, пока прочитывалось: Помилуй мя, Боже и Блажени непорочнии, били "духу послухаючи", т. е. пока душа в теле держалась. А со стороны народа один был ответ: "отнимите у нас жизнь, но мы не хочем быть в унии". "Пристань, ксиенже, на едность, то велю сейчас из пушек палить", — говорил комиссар Еаменский Мелхиседеку, попавшему в руки униатов и не раз бывшему уже на волос от смерти; но тот отвечал: "хотя и безвременно пропаду, но за веру пострадаю; на унию-ж не пристану"»[239].