Читать книгу "Августовские пушки - Барбара Такман"

В течение всего вечера части выходили из боя под спорадическим обстрелом. Один полк прикрывал отход другого до тех пор, пока все не достигли второй линии обороны. Немцы, понесшие в течение дня не меньшие потери, не предпринимали серьезных попыток форсировать канал по уцелевшим мостам и не выказывали стремления преследовать отступавших. Наоборот, в сумерках отходившие англичане слышали сигналы немецких труб «Прекратить огонь!», потом донеслось традиционное вечернее пение, и над каналом воцарилась тишина.

К счастью для англичан, Клук не воспользовался своим более чем двойным превосходством в численности. Из-за приказов Бюлова, задерживавших его, Клуку не удалось обнаружить фланг противника и обойти его, поэтому он атаковал англичан в лоб своими двумя корпусами центра, III и IV, и, как следствие фронтальной атаки, понес тяжелые потери. Один германский капитан из III корпуса обнаружил, что остался единственным в роте офицером и единственным командиром роты во всем батальоне. «Вы — моя единственная опора, — причитал майор. — Батальон разбит, мой гордый, замечательный батальон…», полк «буквально расстрелян, сметен… уцелела только горстка». Командир полка, который, как и почти все на войне, о ходе боя мог судить только по тому, что происходило с его частью, провел беспокойную ночь. «Если бы англичане имели хоть малейшее представление о нашем состоянии и надумали контратаковать, они бы просто задавили нас», — сказал он наутро.

Ни один из фланговых корпусов фон Клука — ни II на правом фланге, ни IX на левом — не участвовал в бою. Как и вся 1 — я армия, они прошли 150 миль за 11 дней и растянулись по дорогам на несколько часов марша к тылу от обоих центральных корпусов. Если бы все корпуса атаковали 23 августа одновременно, история могла бы пойти совсем по-иному. Днем, поняв свою ошибку, фон Клук приказал двум корпусам в центре удерживать англичан до тех пор, пока не подтянутся отставшие, чтобы осуществить обход и завершить сражение общим уничтожением противника. Но до того как это случилось, англичанам пришлось решительно изменить планы.

Генри Уилсон все еще мысленно наступал со средневековым блеском по «Плану-17», не зная, что в изменившейся ситуации толку от этого плана не больше, чем от английского длинного лука. Подобно Жоффру, который продолжал настаивать на наступлении даже спустя шесть часов после получения доклада де Лангля о катастрофе в Арденнах, Уилсон уже после оставления позиций у канала горел нетерпением начать наступление на следующий же день. Он сделал «тщательные подсчеты» и пришел к выводу, что «перед нами только один корпус и одна кавалерийская дивизия, в крайнем случае, два корпуса». Он «убедил» Френча и Мюррея, что это так, «в результате чего мне разрешили составить приказ на наступление на следующий день». В 8 часов вечера, когда он только что закончил эту работу, ее свела на нет поступившая от Жоффра телеграмма, в которой французский главнокомандующий сообщал, что на основании собранных данных силы противника, находящегося перед англичанами, составляют три корпуса и две кавалерийские дивизии. Телеграмма оказалась гораздо убедительнее доводов Уилсона и сразу же положила конец всяким мыслям о наступлении. Но это еще было не все.

В 11 часов вечера прибыл лейтенант Спирс, срочно примчавшийся из штаба 5-й армии и сообщивший горькую весть — генерал Ланрезак выходит из боя и отводит свою армию на позиции, находящиеся в тылу англичан. Реакция Спирса на решение, принятое без консультации с англичанами и не доведенное до их сведения, была подобна поведению полковника Адельберта, когда тот узнал о намерении короля Альберта отойти к Антверпену. Эти чувства оставались еще ярки даже семнадцать лет спустя, когда Спирс писал воспоминания о событиях августа 1914 года.

Отступление Ланрезака ставило в крайне опасное положение английский экспедиционный корпус, который словно бы повисал в воздухе. На срочно созванном совещании было решено отвести войска немедленно, как только приказы на отступление будут составлены и доставлены войскам. Задержка с доставкой приказа Смит-Дорриену, выбравшему странное место для своего штаба, стоила потом многих жизней. Штаб корпуса обосновался в скромном частном загородном доме, носившем весьма напыщенное название Шато-де-ля-Рош и расположенном возле деревушки Сарля-Брюйер, где не было ни телеграфа, ни телефона; к нему вела местная проселочная дорога, отыскать которую и днем-то было трудно, не говоря уже о середине ночи. Даже Мальборо и Веллингтон не пренебрегали более удобными, хотя и не очень аристократическими помещениями для размещения штаба, лишь бы рядом была большая дорога; первый устроил штаб в аббатстве, а второй — в таверне. Приказ Смит-Дорриену был отправлен на автомобиле и попал к нему в руки только в 3 часа утра, а корпус Хейга, не участвовавший в бою, свой приказ получил по телеграфу часом раньше и уже до рассвета был готов к отступлению.

К этому времени подтянулись два германских фланговых корпуса, атака немцев была возобновлена, и отступление II корпуса, весь день накануне находившегося под огнем, вновь пришлось проводить в тех же условиях. В суматохе один из батальонов так и не получил приказа на отход и сражался до тех пор, пока не был окружен, а почти все солдаты не оказались убиты, ранены или взяты в плен. Уйти удалось только двум офицерам с двумястами солдат.

Так закончился первый день боя для англичан, не сражавшихся с европейским противником с Крымской войны и не ступавших на европейскую землю со времен битвы при Ватерлоо. Разочарование было горьким: для I корпуса потому, что он спешил в пыли и жаре на позиции, а теперь вынужден был повернуть и идти обратно, не сделав почти ни одного выстрела, а для II — гордого своей стойкостью перед прославленным противником и ничего не знавшего ни о его превосходящих силах, ни об отходе 5-й армии, — потому, что для них был непонятен полученный приказ на отступление.

И для Уилсона произошедшее стало «жестоким» разочарованием. Он во всем обвинял Китченера и кабинет, пославших четыре дивизии вместо шести. Будь на континент посланы все шесть дивизий, заявил он с той чудесной неспособностью признавать ошибки, которая в конце концов сделала его фельдмаршалом, то «это отступление было бы наступлением, а поражение — победой».

Самоуверенность и легкомыслие Уилсона начали увядать, а сэр Джон Френч, в лучшем случае непостоянный, вовсе впал в уныние. Он пробыл во Франции всего лишь немногим более недели, но на нем уже сильно сказались напряжение, беспокойство и ответственность, к которым добавилось несправедливое отношение Ланрезака, а крушение планов в первый же день сражения совершенно расстроили его и разочаровали. На следующий день командующий экспедиционным корпусом закончил свой доклад Китченеру предложением: «Полагаю, следует обратить серьезное внимание защите Гавра». Гавр находился в устье Сены, почти в 100 милях к югу от первоначального места высадки в Булони.

Так закончилось сражение за Моне. С точки зрения участия Англии в том, что впоследствии превратилось в Великую войну, этой битве ретроспективно были приданы все качества исключительности и в британском пантеоне она удостоилась места, равного сражениям при Гастингсе и Азенкуре. Создавались легенды, подобно легенде об Ангелах Монса. Все живые были храбрецами, а все мертвые — героями. Расписывался боевой путь и составлялись хроники каждого полка, вплоть до последнего часа и последней пули, пока битва за Моне не засверкала таинственным блеском сквозь дымку такой доблести и славы, что уже казалась победой. Несомненно, под Монсом англичане сражались храбро, лучше, чем некоторые французские части, но не лучше и многих других, не лучше бельгийцев у Халена, или «тюркосов» у Шарлеруа, или бригады генерала Манжэна у Оне, или даже целого ряда вражеских частей. Сражение, до того как началось отступление, продолжалось девять часов, в нем участвовало две дивизии, или 35 000 английских солдат, было потеряно 1600 человек, а продвижение армии фон Клука было задержано на один день. Во время Пограничного сражения, частью которого являлась битва за Моне, в различных местах и в разное время в течение четырех дней участвовали в боях 70 французских дивизий, или около 1 250 000 человек. Французские потери за эти четыре дня достигли 140 000 человек, то есть вдвое превосходили численность всех британских экспедиционных сил во Франции в то время.