Читать книгу "Свои - Валентин Черных"

С утра я уходил в венгерское Министерство обороны, встречался там с советским генерал-полковником. Как потом я узнал, в каждом министерстве обороны стран Варшавского Договора находился советский генерал со штатом переводчиков и порученцев, чтобы согласовывать и контролировать военных данной страны.

Большой Иван перед началом работы над фильмом сказал мне:

— Не зажимайся. Снимай, что понравилось и поразило, тогда это понравится и другим. Забудь про внутреннего редактора: это можно, а это нельзя. Можно всё.

— И давно можно? — спросил я.

— Не выёгивайся, — попросил Большой Иван. — Чтобы снять такой фильм, военные могли послать своего нормального режиссера и оператора, который знает, чего можно, а чего нельзя. А нужен взгляд со стороны. Но разумный, как у тебя. Не квасной, как у наших патриотов, и не отвергающий все родное.

После того как Большой Иван посмотрел отснятый материал, он попросил меня:

— Напиши, что ты понял, но не сказал в своих комментариях в фильме.

— Разве в фильме нет подтекста? — спросил я.

— Только для умных.

— Наверху полные идиоты?

— Не полные, не все, но есть и идиоты…

— Я пришел к…

Помню, что я тогда запнулся, подбирая выражение. Мне не хотелось говорить «печальным» или «безнадежным выводам», потому что после разговоров с венгерскими, болгарскими, польскими, чешскими и немецкими офицерами я понял, что невозможно объединить необъединяемое.

Венгры были союзниками немцев в первой мировой войне, и во второй мировой войне тоже. Они особенно упорно сопротивлялись, когда наши войска вступили в Венгрию. Самые кровопролитные бои были на озере Балатон. Потом очень многих венгерских офицеров уволили из армии, многие сидели в тюрьмах, поэтому военные особенно активно участвовали в путче 1956 года. И даже самые вроде бы лояльные к нам помнили, что мы дважды оккупировали Венгрию: в 1945 году и в 1956-м. А чешские офицеры помнили о своем позоре. В 1968 году, когда в Чехословакию вошли наши войска, чешская армия осталась в казармах, потому что получила приказ оставаться в казармах. В польской армии все еще тлел конфликт между Армией Крайовой и Армией Людовой, между офицерами, ориентированными на Запад, и офицерами, которые пришли в Польшу с Советской Армией. Немцы в последние полтора века всегда были нашими противниками и не могли стать за несколько лет нашими союзниками. Такого не бывает, хотя отбор происходил особенно тщательный. Молодые офицеры обычно были сыновьями партийных работников и офицеров службы безопасности. И даже при таком отборе молодые офицеры мечтали о великой германской армии.

После Венгрии мы вернулись в Москву, чтобы через три дня вылететь на военном транспортном самолете в Германскую Демократическую Республику. Пожелание Главного политического управления Советской Армии высказал генерал, который обязательно инструктировал нас перед каждой поездкой.

— Армейская форма у немцев так напоминает форму вермахта, что лучше не травмировать наших телезрителей. Снимите немцев-моряков.

Немцы для интервью выделили молодого капитан-лейтенанта, командира торпедного катера, выпускника Бакинского военно-морского училища.

— Когда преподаватель истории морских сражений рассказал, что немецкие подводники были лучшими во второй мировой войне, я чуть не заплакал. Это же правда! Мы были лучшими. Мы топили и англичан, и американцев, и… русских. Но тогда мы были противниками, а теперь братья по оружию, — сказал он, а когда оператор выключил камеру, попросил: — Насчет русских не показывайте руководству. Меня могут неправильно понять.

— Мы ничего не будем показывать вашему руководству. Пленку будут проявлять в Москве, — успокоил я его.

Потом был обед, я выпил не так уж и много, но меня почему-то развезло, и я уснул. Предложили поспать перед дорогой и оператору, и звукооператору, и ей.

В Москве на кинопленке у оператора и на магнитной пленке у звукооператора не оказалось именно того куска, о котором просил командир катера.

Не думаю, что решение отмотать пленку и вырезать компрометирующие куски принималось на уровне капитан-лейтенанта.

Я подмонтировал отснятый материал, написал закрытый комментарий и стал ждать, когда материал посмотрят в Главном политическом управлении армии.

Я решил, что пришла пора познакомиться с ее родителями и детьми, но она по-прежнему не приглашала к себе и вдруг перестала приезжать ко мне.

Я не звонил ей несколько дней, потом не выдержал и позвонил.

— Приезжай, — попросил я.

— Не сейчас.

— Когда? Я очень тебя хочу.

— Мне еще нужно время.

— Для чего?

— Я не знаю.

— А что ты знаешь?

— То, что пока не могу приезжать к тебе.

Только через годы я понял, что за меня решила Организация, которая просчитывала каждый мой поступок, направляла мои действия, одобряла их или изменяла в нужном для них направлении.

Организация не одобрила мой выбор женщины, с которой я хотел связать жизнь, выражаясь высокопарно, а говоря проще — я хотел с ней спать, быть рядом каждый день, воспитывать ее детей и чтобы она родила моих детей.

Теперь я понимаю, что та роль, на которую меня выбрали, не предполагала, что моей женой станет еврейка с двумя детьми от эмигрировавшего в Америку. Вероятно, наша разведка знала о ее каждом шаге и, когда у нас возник роман, некоторое время присматривалась, решая, как использовать меня и ее. Решив наконец, что использовать ее невозможно, ее вызвали на Лубянку, предложили забыть меня и свою командировку по армиям Варшавского Договора.

— А если не забуду? — спросила она.

— Мы вас никогда не выпустим в Израиль.

— А если забуду? — спросила она.

— Документы об эмиграции в Израиль мы вам оформим за неделю.

Она рассказала мне об этом, когда мы с нею встретились в Израиле — я приехал туда с делегацией как депутат Государственной Думы.

— Наверное, я тебя любила, — сказала она, — но я никогда бы не вышла замуж за агента КГБ. Это было для меня невозможно по определению. Хотя в этом, наверное, нет ничего предосудительного. Сотни тысяч людей всегда сотрудничали со спецслужбами своих государств. Так было всегда и, наверное, всегда будет. Но, узнав об этом, я не могла даже спать с тобою. Ведь от тебя могли потребовать отчетов, о чем я говорила и даже какая я в постели. Я даже не осуждала тебя. Мне ведь тоже предлагали сотрудничать, чтобы использовать мое многоязычие. К тому же я терпеть не могла евреев, предпочитая русских мужчин.

— Но теперь ты вышла замуж за еврея.

— Я не замужем. А ты?

— Я не женат.

— Жаль, — сказала она. — Я надеялась, что ты женат, у тебя двое детей, ты любишь жену и возврата к такому замечательному роману нет и не будет. Когда мужчина не женат, женщина всегда на что-то надеется.