Читать книгу "Близнецы - Тесса де Лоо"

Когда они пересекали проспект Королевы Астрид, их терпение подверглось очередному испытанию. Военная колонна, та, что проезжала здесь несколько дней тому назад, теперь держала путь на восток. Танки с солдатами в военной форме, джипы, санитарные фургоны — все горчичного цвета.

Анна сердито наблюдала за процессией.

— Видишь, все продолжается, — пробормотала она. — Пока экономика зависит от военной промышленности, в мире будут существовать очаги напряженности и все мы будем вооружены до зубов.

Лотта не стала развивать эту тему. Снова обобщение, направившее вопрос виновности в безопасное русло. Если вооружались все, то с Германии можно было снять ответственность за основанный на милитаризации экономический подъем в тридцатых годах со всеми вытекающими оттуда последствиями. Но Лотта слишком устала, чтобы опровергать теорию Анны. Она молчала и со смешанными чувствами смотрела на забрызганную грязью колонну. Именно так в страну вошли сначала оккупанты, а потом освободители.

Часть III. Мир

Après le déluge encore nous.[97]

1

Фюрер был мертв; всего несколько дней отделяло Германию от окончательного поражения. Вечер накануне капитуляции растворился во всеобщем пьянстве. В подвалах бывшей гостиницы, под покровом паутины хранились довоенные запасы спиртного. Опасаясь, что американцы устроят оргию и будут приставать к медсестрам под свою извращенную джазовую музыку, руководство госпиталя распределило бутылки между сотрудниками. Сидя на полу в одной из комнат, Анна заливала чувство реального горьковатым красным мартини. Сняв стягивающую голову шапочку и мурлыча что-то себе под нос, она принялась расчесывать свои светлые волосы.

— Ну и ну… — в изумлении восклицали ее коллеги, — да ты, оказывается, хорошенькая! Почему ты прячешь волосы под шапочкой? Покажись-ка!

Анна снова глотнула из бутылки; ей не хотелось объяснять, что у нее нет ни малейшего желания красоваться. Все, что касалось женского кокетства и искусства обольщения, столь не вяжущихся со смертью, вызывало в ней отвращение. Под конец вечера еле державшуюся на ногах, хихикающую Анну отвели в спальню.

Наступивший следующим утром мир Анна встречала с режущей головной болью. По шоссе тащилась бесконечная процессия изможденных солдат, погоняемых упитанными американцами, которых распирало от самодовольства и презрения. Вскарабкавшись на откос, Анна смотрела на удручающую толпу, проходившую мимо в этот солнечный день освобождения, — серые лица, потрескавшиеся, высохшие губы. Она познакомилась с феноменом черного американца. Жуя жвачку, он повернулся к ней на своих толстых резиновых подошвах:

— Hello, baby… — небрежно ухмыльнулся он.

Оскорбленная, Анна помчалась вниз. Едва дыша, она прибежала на кухню:

— Наши солдаты спускаются с альпийских укреплений… Боже… они совсем без сил!

Все, кто мог ненадолго оторваться от работы, налили в кувшины лимонада и поспешили к шоссе. Однако стоило троим-четверым пленникам отпить из кувшина, как к сестрам подвалил эдакий выходец с Дикого Запада и толкнул их вниз, с откоса. Сестры быстро поднялись и снова взобрались на откос, чтобы напоить солдат. Мальчики жадно поглощали лимонад и тайком засовывали записки в карманы накрахмаленных фартуков медсестер.

— Пожалуйста, прошу вас… напишите моей жене, что я еще жив, — умоляли они на ходу, — передайте моей матери, что вы меня видели…

В госпитале сестры вынимали эти записки из карманов и наполняли кувшины; они неутомимо продолжали удерживать свои позиции у края дороги. Их отгоняли пинками, угрожали прикладами, но они возвращались назад до тех пор, пока мимо не проследовал последний солдат. В госпитале сестры разобрали почту. Кто-то бросил Анне посылку, без адреса, без письма. Вскрыв ее, она обнаружила темно-синюю шерстяную ткань для офицерского мундира — подарок? Когда почтовые учреждения возобновили свою работу, она написала десятки писем: «От Хайнца, моей дорогой Герте… Мути от Герольда… через Анну Гросали».

В тот же день состоялась смена караула. Подъехали джипы, американцы спокойно приняли на себя руководство военным госпиталем. Выздоровевших солдат объявили пленными и увезли; врачам, санитарам, медсестрам надлежало продолжать работу под наблюдением. Вокруг госпиталя установили огромные вращающиеся прожекторы, дабы обескуражить смельчаков, мечтающих о побеге. Среди раненых были убежденные нацисты, державшие при себе фотографию Гитлера и другие нацистские атрибуты. Медсестры вовремя собрали все их имущество и, из страха спровоцировать американцев, выбросили в озеро. Один солдат, не в состоянии расстаться с наградами и портретом Гитлера, оставил все у себя. Через несколько дней он обратился к Анне:

— Сестра, сделайте милость, спрячьте куда-нибудь эти вещи.

— Но куда? — скептически сказала Анна.

— В лесу, за госпиталем. Закопайте их, пометьте место и нарисуйте карту с четким указанием, как его найти. Когда все это закончится, я их откопаю.

Анна не смогла ему отказать. Вечером она прокралась на территорию лазарета, пригибаясь под лучами прожектора и озираясь по сторонам. Между двумя березами она выкопала яму, тихонько посмеиваясь на самой собой, — она рылась в земле, словно собака, прячущая свою кость. Быстро набросав план при свете луны и отметив крестиком место захоронения фюрера, она возвратилась назад тем же путем, на ходу проклиная американцев за их нелепую демонстрацию силы, препятствующую свободному передвижению человека в собственной стране в мирное время.

Очень быстро американцы вкусили прелести бывшего отеля: в озере Химзее можно было купаться и ходить под парусом. Они реквизировали дом для генерального штаба. Госпиталь упразднили, эсэсовцев рассортировали и отправили по этапу, сестер Красного Креста под охраной отвезли в казармы вермахта в соседнем Траунштайне. От пресловутой немецкой аккуратности там не осталось и следа: верховное командование, по-видимому, решило скрепить кутежами закат Третьего рейха. Сестрам поручили расчистить устроенный победителями авгиевы конюшни. Их унижал статус пленников, противоречивший нейтралитету Красного Креста, равно как и далекая от их призвания грязная работа. Однако все эти горести вскоре померкли на фоне ежедневного рациона, состоявшего из чашки черного суррогатного кофе, куска сухого хлеба и тарелки водянистого супа. От голода кружилась голова; через неделю у Анны хватало сил таскать ведра, наполненные лишь на четверть.

В какой-то момент одна из сестер прорвала коллективную солидарность пустых животов и променяла себя американцам на тарелку еды. Снедаемая ненавистью к самой себе, она вернулась зареванная и, отжимая тряпку, пожаловалась на непоправимое. Все по очереди пытались ее утешить, но она не желала выслушивать слова сочувствия от тех, чье самоуважение оставалось нетронутым. Ее подруга, сестра Ильза, знала, что на этой неделе у нее день рождения.

— Мы должны ее чем-то порадовать, — сказала она Анне.