Читать книгу "Август - Кнут Гамсун"

Август так и взвивается:

— А откуда, чёрт подери, ты это знаешь?

— Так мне кажется.

— Ты ведь, помнится, зимой говорил, что никогда не видел табачной плантации.

Эдеварт отвечает, что, может, видел, а может, и нет, точно он сказать не берётся.

— Я не стал это рассказывать, потому что тогда они припрутся вместе с Теодором и запакостят мне все посевы, а потом соберут весь урожай. Как хорошо, что до этого додумался ты, а не кто-нибудь другой, потому что ты молчишь по полгода, может, и до самой зимы промолчишь, а зимой полленцы, так и быть, пусть узнают об этом. Да, так что я хотел сказать? А что, если теперь во всей округе начнут выращивать табак? Фабрика тут есть, и мы могли бы делать жевательный табак, сигары и сигареты, молоть нюхательный табак. Со сбытом никаких проблем не будет, а оборудование я куплю, как только выберусь на юг. Ну, что скажешь?

— Да, — говорит Эдеварт, — может, это пойдёт не хуже, чем все остальное.

— Вот именно! Фабрика есть, а она должна работать на нас. Зимой люди ходили голодные и распевали псалмы, потому что думали только об одном: где бы им раздобыть картошку, они не понимали, что Поллену нужны промышленность и деньги, но они говорили, что деньги — это не еда. А деньги-то и есть еда! Будь у нас зимой довольно денег, мы бы одолели этот американский corner и получили еду.

— А что было дальше? — спрашивает Эдеварт. — Вы взлетели на воздух со своим танкером?

— А как же иначе?! — отвечает Август. — Что до меня, то я лишь сумел спасти собственную жизнь и семена. Но разве не волею Провидения она надела мне на голову венок?

— Я думаю, она просто тебя любила.

— Уж и не знаю. Хотя да, очень любила. Но она была колдунья и оставила мне кое-что на память.

Август остыл, он довёл до конца своё повествование и как-то выдохся. Заметив, что всё ещё держит письмо Лувисе Магрете, он пытается приделать к своей истории назидательную концовку:

— Вот видишь, Эдеварт, не начни я с ней дело всерьёз, так ничего и не добился бы. Все женщины одинаковы: им нужна основательность. Да виданное ли это дело, чтобы им принадлежала власть? Не мы должны плясать под их дудку, а они под нашу. И раз я сам был женат, а от жены ничего не получил, то имею право сравнить её с миссис Эндрюс, которая сейчас в Америке, а ты здесь. Вот почему я и рассказал тебе об этом. А теперь пусть дорогая миссис Эндрюс изволит приехать домой, а ты можешь ненадолго выйти прогуляться, потому что я хочу хорошенько обдумать телеграмму.

Час спустя он приносит телеграмму Поулине, просит уплатить за него, а саму телеграмму отправить в ближайшее же воскресенье. «Да-да», — с готовностью кивает Поулине, словно и сама заинтересована в том, чтобы миссис Эндрюс как можно скорей объявилась в Поллене.

XXV

До сих пор дела у полленцев обстояли вполне прилично: они подъедали провизию, привезённую с юга, и сельдь, пойманную у островов Сенья и Фуглё, — так проходили дни, и люди были вполне довольны. Но все они ждали, когда придёт сельдь, ведь как ни крути, а настоящей жизни без того, чтобы самим запереть косяк, не получалось. Йоаким выходил в море со снастями, но ему пришлось вернуться с полпути ко дню святого Олафа, ради сенокоса. Так вот: никакой сельди он не заметил. Несколько шхун из Нижнего Поллена выходили с сетями, но тоже не поймали ни одной рыбки.

— В море полно рыбы, — говорил Август, — вот будь у меня время, я и сам бы с вами вышел.

Оно, конечно, хорошо, сельдь в море, но Йоакимова газета ни словом не упоминала о том, где её искать. Даже возле Хёугесунна и берегов Западной Норвегии она исчезла. Словом, всё выглядело донельзя уныло, у Поулине плохо шла торговля, а банк, тот, можно сказать, вообще закрылся. Время от времени приходил Каролус в своих галошах и спрашивал, не пора ли провести собрание вкладчиков, но, поскольку ни глава правления Роландсен, ни Август не пошли навстречу его пожеланию, из этого так ничего и не вышло. Август с раннего утра и до позднего вечера был занят своим таинственным земледелием, а Роландсен, тот вообще уехал за помощью к каким-то родственникам. Словом, всё шло наперекосяк. Каролус слонялся повсюду, не понимая в своей простоте и дряхлости, что миновали те времена, когда он считался богачом и матадором, и что от его средств ничего не осталось. Он не расхаживал больше с купюрами, но, поскольку был человеком порядочным, не набивал карман обёрточной бумагой, чтобы тот оттопыривался. Такие уловки ему и в голову не приходили, уж слишком он был подавлен.

Однако Каролус ещё мог как-то жить в Поллене, правда, народ относился к нему далеко не с прежним почтением, но и зла на него никто не держал. Зато Ане Марию люди не щадили. Какая огромная разница между тем, что было, и тем, что стало! Разве не приходила она прежде в лавку и не покупала целый фунт кофе и сперва нюхала, чтобы определить, какого он урожая, зато теперь всё выглядело по-другому: четверть фунта и большое вам спасибо. А раздражала она людей тем, что не ходила, опустив голову, и, стало быть, дозволяла каждому, кто ни пожелает, смотреть себе в лицо. Ей скорей пристало бы идти впереди толпы людей, согнувших спину и опустивших очи долу, толпы рыдающих и не внимающих словам утешения. Причём это ей вполне пошло бы: у неё и фигура подходящая, и лицо, так что скорбная мина была бы вполне уместна. Но Ане Мария не понимала собственной выгоды и держалась так же гордо, как и прежде. А разве этим можно завоевать человеческое уважение и получить небесное блаженство?

Вот они взяли двух мальчиков из Верхнего Поллена, и разодели их, и кормили, и содержали, как принцев, словно у них были королевские средства, но высокомерие всегда предшествует падению. Куда это, скажите на милость, годится, чтобы две ангельские душки попали в руки женщины, которая убила шкипера и за это угодила в тюрьму? Начальство и пастор должны были сказать своё веское слово по этому поводу. Испорченная женщина, нечистое животное — прости меня, Господи! Дети должны уйти от неё и обращаться к ней на «вы», как к чужой, вот так-то оно будет лучше! Но люди всегда будут злиться на неё: это ж надо, табличка с номером «один» над её дверью, а вокруг дома посажены ёлочки, на окнах висят гардины, в комнате стоит кресло, всего просто и не упомнишь. Впрочем, не так уж и много сыщется людей, которым живётся хуже, чем ей: дом без участка, без коров и лошадей, даже козы нет, чтобы хоть самую малость забелить кофе; как печальный остаток былого процветания она всё же сохранила небольшой лужок. А к чему ей, спрашивается, этот лужок, когда на нём всё равно некому пастись?

Поулине стоит за своим прилавком и внимательно всё это слушает. Она не испытывает особо тёплых чувств к семейству Каролуса, но воспитание и набожность удерживают её от подобной борьбы за справедливость.

— Что вы там ни говорите, а люди они хорошие, — сдержанно говорит она.

— Ну, — отвечают полленцы, не смея открыто перечить ей, своему продавцу и кредитору, и всё же не соглашаясь, — ну, Каролус, это ещё куда ни шло, а вот Ане Мария...