Читать книгу "Самурай - Ирина Оловянная"

Я едва не упал на него, мне было очень смешно:

— Оказывается, ты ничуть не лучше меня!

— Я когда-нибудь говорил, что лучше?! — Лео толкнул меня локтем в бок (не наваливайся).

— Нет, но я думал, что ты гораздо разумнее. Если бы у нас была связь, что бы приказал генерал?

— Сидеть на месте и не рыпаться, — немного удивленно ответил Лео. — Ну и что? Если бы мы были втроем, ты бы не послушался.

— Ага, — согласился я, — приятно сознавать, что я не один такой болван!

— И что? — Алекс убедился, что на него не сердятся, и подал голос: — Мы будем два дня сидеть и ничего не делать?!

— Мы будем ходить дозором и охранять остров, — серьезно ответил я.

Алекс горестно застонал.

— Так тебе и надо. Перетерпишь.

Когда мы, обнявшись, вернулись к костру, наши девочки облегченно вздохнули. Конспираторы хреновы! Женщин и детей это не касается! Вот пусть они и ничего не знают и даже не догадываются. Пусть начинают беспокоиться, когда мы будем мертвы, не раньше.

Глава 44

Мы больше спали, чем ходили дозором. Лично я отсыпался впрок: пригодится, вернемся домой, опять придется в пожарном порядке изучать все, что было в университете без меня.

А еще мы «ходили в цирк», как выразился Алекс. Цирк устроил маленький сын Анны, той самой спасенной нами из подвала молодой женщины. Выпущенный поползать по плащ-палатке ребенок все время норовил пересечь ее границы. Его разворачивали, и, страшно удивленный, что зеленая травка опять оказалась где-то далеко, потомок первопроходцев отправлялся в новое путешествие.

— Его зовут Поль, — сказала Анна, как будто что-то решив.

Я понял, что это так и есть: еще несколько минут назад мальчика звали иначе. Теперь его будут звать в честь отца, который отдал за него жизнь. Я посмотрел на Анну: если понадобится, она тоже так сделает. А мои родители просто выбросили меня, как ненужную вещь. И я был еще меньше и беззащитнее. Черт! Плевать я на них хотел! Тогда почему это так больно? Я забрался в палатку, лег лицом вниз и сделал вид, что сплю.

Летучие коты! На свете полно маленьких детей, и у большинства из них вполне нормальные родители. Так что ж мне теперь всю жизнь рыдать из-за того, с какой яблоньки упал я сам?! Надо ввести четвертое правило: «Никогда себя не жалей!» Вот так.

В порядке борьбы со своими слабостями я вызвался помочь искупать ребенка. И правильно сделал: чертовски забавное занятие.

В три часа ночи я сидел в традиционном, но совершенно бесполезном дозоре и вдруг услышал, как кто-то ломится в мою сторону с края болота. Я зашел этому лопуху в тыл и собирался уже тихо треснуть его по голове, как понял, что это Виктор.

— О Мадонна! Я тебя чуть не убил. Какого дьявола ты здесь бродишь?

— Я искал тебя, — признался Виктор.

Часовому не следует ни с кем разговаривать и отвлекаться; с другой стороны, не будут нас кремонцы искать, не до того им; и проф тогда, на Джильо, тоже не прогнал меня сразу же, как по идее должен был сделать.

— Ладно, — проворчал я, — садись рядышком, горе луковое. Зачем ты меня искал?

— Я хотел спросить…

— Ну спрашивай.

— Откуда ты всегда заранее знаешь, как все сделать правильно? Ну… Да…

— Я не знаю, — ответил я, — я притворяюсь. Пока нам просто везет. Да и то… Гвидо…

— А если нам не повезет?

— Тогда ты уже ни о чем не успеешь спросить.

— Чего?

— Нас просто убьют.

— А почему ты не боишься?

— Я боюсь. Ты же тоже не дрожишь мелкой дрожью, а у тебя было гораздо меньше времени, чтобы привыкнуть ко всему этому.

— Ну не знаю… Тут девочки… И дети…

— Девчонки здесь родились. Беспокоиться за свою жизнь они начнут после нашей смерти. А пока они беспокоятся за нас.

— А дети…

— Они просто не понимают.

— Пьетро понимает.

— Угу, ему уже десять. Не советую тебе с ним бороться или соревноваться в стрельбе. Его учил профессионал.

— Уже десять, — усмехнулся Виктор.

— Ага, разделение полов происходит при зачатии. Так что формально ты сначала стал мужчиной, а потом родился… Да, разговаривай потише, а то мне не слышно, что вокруг делается.

Виктор покивал.

— Все равно, — упрямо заявил он, — ты какой-то слишком спокойный. Ты веришь в Бога?

— Не-е. Ты чего это? Разве похоже?

— Не знаю…

— На Этне почти никто не верит. Верить можно в свою голову, свои руки и ноги. В то, что товарищи тебя не предадут и не оставят. И все.

Виктор усмехнулся:

— У нас на Новой Сицилии вас за это клеймят аморальными типами.

— Э-ээ, а как одно связано с другим?

— Ну, я читал одного древнего автора: «Если Бога нет, то все дозволено».

Я немного покрутил эту мысль.

— Это он от себя или у него герой так думает?

— Сложно сказать; похоже, что от себя.

— Тогда он-то и есть аморальный тип!

— Почему это?

— Получается, что своей совести у него нет. Только страх. Морально быть рабом, аморально быть свободным. Так, что ли? Выходит, что детей нельзя убивать, потому что за это Бог покарает. А на самом деле их просто нельзя убивать! И все. А милый лозунг «Убивайте всех подряд, Господь узнает своих»[31]выдвинули самые что ни на есть верующие! Они даже воевали за веру.

— Эй, успокойся. Ты как будто убеждаешь толпу католиков сжечь Ватикан.

Я хмыкнул.

— Нет уж, Ватикан пусть стоит, строили-то его люди. А вера — это протез совести.

— А что такое «протез»?

— Ну, когда-то давно, когда не умели клонировать утраченные конечности, делали такие электронные заменители рук и ног, на батарейках. Я читал где-то.

— А-а, понятно. Когда чего-то не хватает. М-мм, похоже, что так и есть.

— А ты веришь в Бога. Ну почему ты спросил?

— Ну как сказать, у нас вроде как принято. В детстве верил, а сейчас… А спросил я, потому что ты не боишься умереть.

Я помотал головой:

— Я не боюсь, потому что все равно это когда-нибудь произойдет. И дрожать из-за этого всю жизнь я не собираюсь. Это глупо.

— При чем тут глупо или не глупо, если страшно?

— Ну… Человек может во многом себя убедить. Обычно это вредно, кремонцы вот убедили себя, что иначе, чем они, жить нельзя. Вот и мучаются, и других мучают. Если ты начнешь убеждать себя, что ты, например, заболел, то завтра у тебя будет температура. Так почему нельзя убедить себя в том, что бояться нечего?