Читать книгу "Подземный левиафан - Джеймс Блэйлок"

Поэт многозначительно взглянул на Уильяма, закатив глаза, словно желая показать, что терпению его приходит конец.

Уильям, испытывающий к бедному Реджинальду симпатию и желающий хоть как-то защитить его, подумал, что Ашблесс, конечно, привирает. Хотя кто знает, это могло быть и правдой. Ведь именно он, Ашблесс, помог и Реджинальду и ему, Уильяму, вырваться из когтей Фростикоса.

Прежде чем Уильям успел хоть что-то сказать, Реджинальд разразился новым капризным бульканьем.

— Давайте же, пора отправляться, — настойчиво повторял он. — Вы спасли своего друга. Не знаю, зачем вам это понадобилось. Теперь он в полной безопасности, и вы можете не волноваться. Хватит попусту тратить время. Прощайте, — внезапно бросил он Уильяму, завершив этим последнюю фразу почти без паузы. — Прощайте, прощайте, прощайте!

Реджинальд раздраженно завертелся, хватаясь за весла и сильно раскачивая лодку, почти опрокидывая ее, потом поднял весло, уперся им в прибрежные камни и сделал вид, что готов отчалить.

— Эй! — взволнованно крикнул Ашблесс, поспешно перебираясь в лодку и отвязывая конец. Он снова со значением поднял глаза на Уильяма. — Плыть придется долгонько. А его ничего, кроме разговоров о болезнях, не интересует — он навыдумывал себе их несколько дюжин. В течение восемнадцати лет единственной его книгой был «Справочник практикующего врача» Мэрка, изданный с водозащитным покрытием. Он выбрал себе оттуда целый букет всяческих хворей — представляешь?

— Да уберите же из моего шлема эту рыбу! — взбулькнул Пич. Ашблесс взял весло и оттолкнулся от берега.

Удивительная лодка с не менее удивительным экипажем неспешно поплыла по течению и через несколько мгновений исчезла во тьме. Как какой-нибудь древний морской бог с волосами из морской травы, Ашблесс стоял на корме своего судна и вел его по таинственной реке. Уильям попытался вообразить себе, каким будет их плавание. Куда впадает эта река? Куда угодно, но только не в канал Доминик. Однако Реджинальд Пич знает, что делает, с надеждой сказал он себе, и сумеет добраться до страны, которой все они так вожделели. Как бы ни было, Ашблесс добился своего. Они напрасно точили на него зуб. Отсалютовав двумя пальцами поглотившему лодку темному полукруглому зеву, Уильям повернулся и, перебравшись через мостик, зашагал дальше, к полуострову и свободе. Но не успел он пройти и четверти мили, как снова услышал, что его окликнули по имени, на этот раз очень мягко.

Щегольские форменная куртка и брюки мороженщика превратились в лохмотья. Пытаясь спасти с левиафана хоть что-то, Джон Пиньон перепачкался в канализации с головы до ног и порвал одежду в нескольких местах. Но эти сукины дети не позволили ему ничего забрать. Они сняли и унесли вечный двигатель — вещь прямо-таки бесценную. И магнитную бутыль, полную антигравитации, тоже — ее сразу упаковали в бумажный мешок для мусора. Это было невыносимо. Просто невыносимо. Он не знал, что ему теперь делать. Его жизнь завершилась провалом. Он ничего не хотел для себя лично, единственное, к чему он стремился, были знания. Корысть была ему неведома. Но его обманули, использовали. Друзья его предали. Его ошельмовали и превратили в извращенца, в шарлатана, в искателя дутой славы, в сумасшедшего. Но он еще жив и им покажет.

Грузовик со снятыми бортами он заметил у причала на берегу канала. Портовый кран поднял на цепях батисферу из кузова грузовика и перенес ее на борт буксира. Глупцы! Неужели они не понимают, что обречены? Его механический крот был шедевром, творением гения. Он до сих пор не может понять, почему машина вдруг перестала ему повиноваться. Добравшись до Порт-О'Колл, он бросил свой грузовичок на платной стоянке и убежал, не заплатив. Плевать он хотел на деньги и на условности. Он выше условностей. Пристроившись к группе увешанных фотоаппаратами туристов-японцев, он проник в порт. И вот он рядом с буксиром. Батисфера уже на борту. Туристы указывают в ее сторону пальцами, переговариваясь на своем птичьем языке. Господи Боже, этот глупец Лазарел паясничает и отпускает японцам шуточки. Пиньон почувствовал, что ярость затмевает его сознание. Они определенно толкают его… на что, он и сам толком пока не знал.

Но одно он знал сейчас точно — Лазарел и Сент-Ивс никуда не попадут. Его голова разламывалась от боли. Чертовы птицы! Он поднял голову и, щурясь от яркого солнца, посмотрел на кружащих в небе чаек, изводящих его своими криками. Бетонный берег вдавался в канал причалом, от которого отходили два других, одинаковых, параллельных берегу. За этими причалами можно было разглядеть точно такую же тройку, а дальше — еще и еще, без конца. Пиньон почувствовал, что от вида бесконечных причалов у него кружится голова. Но стоило ему прикрыть глаза, как под веками волной поднялась и запульсировала боль, словно что-то, обитающее позади глазных яблок, наконец созрело и силилось теперь вырваться на свободу. Пиньону показалось, что его череп вот-вот взорвется.

Один из японцев махнул Лазарелу камерой и, щебеча, жестом попросил профессора позировать рядом с батисферой. Турист попятился, выбирая ракурс, оступился и навзничь упал у самого края причала — Лазарел, Сент-Ивс и мальчик — как зовут их мальчика? — бросились к борту буксира посмотреть, все ли в порядке. В несколько шагов одолев расстояние, отделяющее его от судна с батисферой, двигаясь в своих мягких туфлях почти бесшумно, Пиньон перекинул ноги через леер и оказался на борту. Когда насквозь промокший фотоаппарат был наконец выловлен багром из воды и передан огорченному туристу, Пиньон уже надежно укрылся под грудой брезентовых чехлов и канатов. Он лежал там в темноте, прислушиваясь к заглушаемым брезентом звукам внешнего мира. В его ушах ревело и грохотало, словно кто-то приставил к ним пару огромных витых морских раковин — это был пустой ветряной гул тысячемильных океанских просторов. Подавив в груди стон, он сжал ладонями голову. Он ощущал все до одного свои суставы — они горели и разрывались от внутренней боли, невыносимо зудели. Наверно, артрит — разыгрался от морской свежести. Возможно, всему виной этот проклятый брезент. Но отбросить брезент и освободиться от боли он не мог.

Двигатель буксира закашлялся и ожил, судно начало разворот, а еще через несколько минут оно уже качалось на широких пологих волнах, держа курс к воротам Энджел. Лазарел был оживлен как никогда и постоянно шутил. Пиньон ненавидел его все сильнее. Свернувшись под брезентом в калачик, он воображал себя зародышем, стискивая руками живот, который, казалось, готов был разорваться на куски. Все его кости трещали, будто на дыбе.

Он был болен, чертовски болен, но даже это не могло его остановить.

Неожиданно, словно продолжение болезни, в его голову ворвался монотонный шум, а глаза невольно открылись. То, что он увидел, могло быть только лихорадочным бредом. Ему показалось, что брезент, сделавшись прозрачно-зеленым, как морская вода, исчез, и теперь он смотрит на окружающее словно из глубины, с морского дна. Новая волна боли судорогой пронзила его руки, и одновременно он ощутил, как по лицу и ладоням скользит ровный ток прохладной жидкости — замедляясь, вперед, потом назад и снова вперед. Ломота в руках отступила. Брезент над ним вернулся на место. Желая откинуть брезент, он поднял руку, но его ладонь прошла сквозь плотную промасленную ткань как сквозь воду. Поверхность брезента пошла рябью, на несколько секунд предметы в поле зрения Пиньона исказились и преломились, будто смотреть приходилось сквозь толщу воды; только что четкий силуэт каюты на фоне голубого неба сместился и изогнулся. Пиньон замер, не смея поверить. Краем глаза он заметил занятого какой-то механической работой Лазарела с отверткой в руке. Сент-Ивса нигде не было видно. Сквайрса тоже — вероятно, он стоял за штурвалом на мостике. И только одна пара глаз смотрела на Пиньона неотрывно, на него и только на него — неподвижные глаза Гила Пича, словно погруженного в транс, с лицом, растянутым и искривленным за толстым стеклом батисферы. Волна леденящего ужаса окатила Пиньона. Пич знает, что он здесь, под брезентом. Он смотрит ему прямо в глаза. И давно следит за ним. А с ним происходит что-то странное. Ужасно странное.