Читать книгу "Вейгард - Андрей Егоров"

– Ну кто так рисует?! – вопрошал он. – Кто так рисует?! У тебя руки из какого места растут?!

Натура Вилла обладала такой неуемностью, что порой мне казалось: он не просто сумасшедший, он – буйнопомешанный. Впрочем, так, наверное, оно и было. Его активность распространялась на все сферы жизни. Всюду ему нужно было сунуть нос, все его занимало, все казалось интересным и важным. За исключением, разумеется, тех важнейших дисциплин, которые преподавали нам в фамильном замке. Дела, придуманные не им самим, Вилл отвергал с решительностью, достойной самого волевого человека на земле. Ну, то есть с решительностью, достойной меня…

Впрочем, как Вилл старался подальше держаться от учебных дисциплин, так и учителя старались держаться подальше от Вилла.

Топограф еще не забыл, как ему под страхом публичной порки пришлось чертить на потолке классной комнаты подробную карту Белирии, отмечать на ней все населенные пункты, включая деревушки, состоящие из пары домиков, рисовать реки, горы и долины. Титанический труд занял у него совсем немного времени – всего трое суток под наблюдением недремлющего ока Вилла Вейньета. Из чувства солидарности мой братец отказался от сна и отдыха, пока карта не будет завершена. Он руководил работами, следил за тем, чтобы топограф не отлынивал от дела, выполнял все тщательно, сверяясь со схемами нескольких исследователей ландшафта Белирии. По окончании трех суток топограф рухнул без чувств. Но работу завершил.

Потирая ладони, Вилл демонстрировал королю Бенедикту, что ему удалось сотворить с классной комнатой за столь короткий срок.

– И заметьте, папа, использовал я только разнообразные схемы, уголь, краски и всего одного топографа! – гордо отметил он. – Всего одного!

– Хм, – удивился Бенедикт Вейньет, – сделано талантливо. Пришли ко мне этого топографа, у меня есть для него работа.

– Какая? – с энтузиазмом спросил Вилл.

– Пусть нарисует несколько карт на скотном дворе – стены совсем облупились, – пояснил король.

Профиль деятельности педагога затем совершенно изменился. Следом за скотным двором он расписал несколько личных комнат придворной знати, кузницу, казармы, сошел с ума и был отправлен на лечение в Дом мозгоправления, откуда уже не вернулся.

Несчастный топограф был не единственной жертвой моего деятельного братца.

Учитель математики вынужден был смастерить на заднем дворе малую катапульту, причем такую, чтобы метала ядра, согласно предварительным расчетам по заданной траектории. Это была первая машина, сделанная учителем математики собственноручно, поэтому она вышла исключительно кривой и уродливой. Никогда в жизни мне больше не довелось видеть механизм, вызывающий такое омерзение. Выпущенное из катапульты ядро угодило в сарай, где хранились кожевенные изделия, и разнесла его вдребезги. Королевский казначей без зазрения совести вычел убытки из жалованья педагога. Но математик еще об этом не знал, он приплясывал вокруг адской машины и радовался, как ребенок:

– О-хо-хо, она стреляет! Действительно стреляет!

Досталось и почитаемому мною придворному преподавателю ораторского искусства Альфонсу Брекхуну. Он утверждал, что «всякую речь можно произнести так, что слушатели будут зачарованы». Главное «говорить с выражением, используя все богатство нашего языка, надо лишь поднять каждую фразу на вершину ораторского искусства».

Вилл заставил Альфонса Брекхуна разучить речь герцога Станислафа Лисициана, произнесенную им по случаю рождения первенца. Речь эта известна была в народе своей длиной и невнятностью – взбудораженный радостной вестью Лисициан сильно принял на грудь и распинался почти восемь часов. Гости уже успели разойтись, но он не заметил их ухода – все говорил и говорил. А летописец послушно за ним записывал. На беду преподавателя ораторского искусства, речь Станислафа Лисициана вошла в учебник для коронованных особ как образец совершеннейшей бесталанности оратора. Вилл хотел, чтобы Альфонс Брекхун прочитал ее на очередном дне рождения короля Бенедикта и тем самым подтвердил свое высказывание, что любой речью можно привлечь внимание слушателей.

Я был уверен, что преподаватель продержится не меньше пяти часов – все-таки он был гением ораторского искусства. Но я ошибся в своих ожиданиях – на двадцатой минуте в голову Альфонса Брекхуна угодил умело пущенный чьей-то подлой рукой бронзовый кубок, и гости приступили к горячительным напиткам. Горемыку оратора за ноги уволокли из трапезной…

В общем, учителя относились к Виллу как и все остальные, кому досталась несчастная доля существовать с ним бок о бок, – терпели как неизбежное, очень деятельное зло…

Вилл состоял сразу в нескольких крупных общественных организациях Мэндома. Он числился, например, председателем Общества Самых Достойных Людей. Между прочим, сам решал, кого принимать в Общество, а кого исключать из его членов. Меня поначалу тоже приняли, но очень быстро выгнали. Наверное, сочли недостаточно достойным – причину исключения мне так и не сообщили.

Общался он также с организацией вольных каменщиков. Эти люди, опасаясь прихода луноликих стервятников, возводили вокруг города уродливые каменные постройки – своеобразную линию укреплений, хотя, как я уже говорил, луноликие последний раз совершали набеги на крупные города десятки лет назад, и с тех пор о них никто и слыхом не слыхивал. Вилл был убежденным вольным каменщиком, вольным каменщиком до мозга костей – он собирал дворцовых слуг и рядовых горожан, формировал из них отряды и отправлял на строительство. Благодаря деятельности Вилла Мэндом стал городом, вокруг которого возвышался самый длинный в Белирии ряд странных, бесполезных и уродливых оборонительных сооружений.

Деятельность сына по укреплению столицы Бенедикт Вейньет одобрил и даже пожурил нас, менее инициативных своих сыновей, за праздную и легкую жизнь, которую мы вели.

– Посмотрите, – сказал отец, – как ваш брат Вилл прикладывает все силы, стараясь укрепить нашу государственность. Берите с него пример. Достойный сын. Молодец.

Другие начинания Вилла не вызывали у него одобрения.

Юный Вилл был также заместителем руководителя Общества по борьбе с греховными мыслями и одновременно возглавлял Общество по борьбе с обществом борьбы с греховными мыслями. Некоторое время он носился с идеей организовать Общество с красивым названием «Нравственность». Насколько мне известно, он собирался контролировать деятельность всех столичных домов терпимости, развивая в их служащих высокие морально-этические принципы. Как бы то ни было, дело у него не заладилось.

Зато спустя короткое время после того, как Вилл похоронил идею «Нравственности», он открыл в Мэндоме увеселительный притон. В то время ему было уже двадцать два года, и жизненные устремления у него порядком изменились – укреплению государственности он предпочитал теперь укрепление собственного финансового положения. В притоне рекой лился светлый эль, а по залу сновали обнаженные красотки.

Мне тогда едва сравнялось четырнадцать. Побывав в заведении Вилла пару раз, я решил, как и отец, похвалить его за столь славное начинание, но осуществить задуманное не успел…