Читать книгу "Выбор оружия - Александр Проханов"

– Я знала, что ты жив. Чувствовала, когда тебе особенно худо. Старалась разделить твои страдания. Наверное, мне это удавалось, потому что у меня подымался жар. Я этому радовалась, думала, что тебе становится прохладней и легче.

– Не знаю, как устроен мир… Какие другие миры существуют над нашим… Как выглядит Бог и что Он хочет от каждого из нас… Но я знаю, что Он есть… Он дает нам уроки, посылает свои знамения, наказывает или спасает… Там, в клетке, я видел Бога… Он явился в виде манны небесной, множества разноцветных небесных частичек, которые проникли в мою тюрьму… Я понял, что буду жить… Дал Богу обет, что после моего избавления стану другим… Там, в тюрьме, знал каким, а сейчас забыл…

Они сидели, не приближаясь друг к другу, окруженные переливами света, существуя в крохотной капле жизни, висящей среди огромного безжизненного мира. В этой капле время имело свою протяженность, свое начало и конец, и они пребывали в ней уже несколько веков от Сотворения мира и пробудут еще до последних времен, когда капля оторвется от ветки, станет падать, и, пока летит, они успеют прожить огромную чудную жизнь, насладиться друг другом, проститься и кануть, разлетаясь на мельчайшие брызги.

– Я боюсь… Мне кажется, я скоро умру… У меня ужасные предчувствия… Кто-то меня стережет… Повсюду чьи-то злые глаза… Хочу убежать… Может быть, меня пошлют в Англию, работать в нашем представительстве, в библиотеке… Хочу туда, где не стреляют, не казнят, не взрывают на минах, не пытают электрическим током… Хочу быть там, где меня никто никогда не увидит…

– Убежим вместе… – сказал он, видя, как она передернула плечами, словно на нее пахнуло стужей. – Мы можем вместе исчезнуть…

Он сначала произнес эти слова и лишь потом понял, что произнес. Эти слова были подсказаны ему кем-то иным, вдохнувшим в него звук слов, а их смысл он постиг секундой позже. Их смысл заключался в том, что обет, данный Богу в деревянной клетке, на краю пустыря, где лежал замученный черный мертвец, и наутро его, Белосельцева, ожидала подобная казнь, и он, тоскуя, не желая казни, умолял Господа избавить его от мучительной смерти и за это обещал быть в его воле, служить ему до скончания дней, – обет, данный Богу, состоял в том, чтобы спасти Марию. Уберечь ее от несчастья. Найти для нее на земле безопасное место и стоять на страже, не пускать к ней беду. Любить ее и лелеять, ее, таинственную и пленительную, похожую на лесную беззащитную антилопу.

Это открытие поразило его. Она спасла его в темнице, не дала умереть, и он был избавлен от смерти, чтобы спасти ее. Именно это было угодно Богу. Сомнения, что мучили его недавно, теперь рассеялись. Служение, которое он искал для себя, отрекаясь от прежней жизни, было служением ей. Сбережением ее среди страшного жестокого мира, гибнущего, охваченного войной континента, откуда он ее уведет. Укроет в убежище и, как страж и служитель, будет стоять у порога.

Он хотел ей об этом сказать. Но прежде найти то место, куда сможет ее увезти.

Быть может, в Москву, в свою маленькую квартиру на Пушкинской, где станет она хозяйкой, будет встречать вечерами, принимать его засыпанное снегом пальто, смешно коверкать русские слова, угощать ужином, опоясанная коротким передником. Они стоят у окна, глядя, как сверкает огнями улица Горького и бронзовый под купой снега Пушкин со своим африканским лицом смотрит на нее. Безумная мысль – он, офицер разведки, привезет в Москву африканку, как военный трофей, поселит в своем доме, оставляя одну на долгие месяцы во время дальних поездок. Мысль невозможна, абсурдна.

Тогда он бросит работу, оставит разведку, увезет ее в непроглядные русские снега, нескончаемые полярные ночи, где их не найдет соглядатай, ни свой, ни чужой. В избушке, у полярного моря, под морозными радугами, у дымящей горячей печи он станет рассказывать ей бабушкины старинные сказки, петь давнишние богатырские песни, а она своим темным бархатным пальцем на заиндевелом оконце станет рисовать африканский узор. Смешные мечтания. Куда ей, с ее тонкой горячей кожей, глазами африканской антилопы, в жестокую русскую зиму, где в колодцах замерзает вода, топор отскакивает от железного дерева, в синий лед вморожена мертвая птица.

Они вместе уедут в Лондон, в дождливый металлический блеск с туманной ленивой Темзой, по которой скользит красная самоходка. Их прогулки по осенним паркам, стояние в пустынных соборах, кружение в вечерней разноцветной толпе, и в каком-нибудь уютном баре, попивая коктейль, слушая тихую музыку, он возьмет ее теплую руку, станет целовать серебряные кольца на пальцах. И это было наивной мечтой. Лондон не спасал от преследователей, кишел агентами мировых разведок, гремел от взрывов, бушевал демонстрациями, и они, не в силах укрыться, были у всех на виду.

Он перебирал места на земле, которые им станут убежищем. Канадские леса, где бы он стал лесорубом, валил огромные кудрявые кедры. Австралийские степи, где бы выращивал злаки, разводил лошадей и коров, и она, поводя белками, прижимает к мягким губам кувшин с молоком, белая струйка бежит по ее смуглой груди. Он искал спасения в буддийских монастырях, в старообрядческих скитах, в общинах пуританских отшельников. Скрывался в пустыне у диких бедуинов Сахары, у лопарей в заполярных тундрах, у индейцев Пуэрто-Кабесаса. И повсюду, куда бы они ни бежали, за ними следили глаза секретных агентов, пробирались к ним отряды командос, пикировали боевые вертолеты, атаковали отряды морских пехотинцев, пробирались по пескам и по джунглям броневые колонны. Их крохотный скит и шалаш, где они лежали на мягкой циновке, накрываясь куском африканской ткани, и он не выпускал из губ ее сонные мягкие губы, – их тайный приют был раскрыт, взят в перекрестье прицела, и уже хрустела сухая ветка под тяжкими башмаками спецназа, взлетали с ветвей испуганные птицы, в шалаш просовывался ствол автомата.

Он уносил ее с враждебной жестокой Земли на другую планету, где не было людей и дорог, а только цветы и деревья, и текли прозрачные прохладные реки, и пели в кустах чудесные райские птицы, и смотрели из зарослей глаза кротких животных. Они с Марией, как белый Адам и темная прекрасная Ева, сидели под деревом, и она в ожерелье из цветов и ракушек подавала ему на ладони золотой светящийся плод.

– Как хорошо, что пришла… – сказал он тихо. Она поднялась из кресла, приблизилась к нему. Мягко уложила на кровать. Ладони ее заскользили по его лбу, подбородку, шее. Словно теплые ручьи потекли на грудь и живот. Она стояла на коленях, гладила ему ноги. Закрыв глаза, он чувствовал ее дыхание, которое погружалось в него, как тепло. И от этого тепла, словно на стекле, начинали проступать узоры и листья, волшебные цветы и орнаменты. Он терял свои очертания, утрачивал плоть, превращаясь в бесконечную нежность и сладость. – Как мне хорошо и чудесно…

Ночью он провожал ее на машине в пригород Матолла. Катил по узеньким улочкам, узнавая на память дорогу. Бензоколонка с белой ракушкой и мигающей надписью «Шелл». Чугунная узорная решетка, напоминающая ограду церкви. Круглое глянцевитое дерево, в котором, как рыба в аквариуме, плавает зеленый фонарь.

Остановились перед виллой, где она жила.

– Спасибо, – сказала Мария, касаясь его руки.