Читать книгу "Ремесло. Наши. Чемодан. Виноград. Встретились, поговорили. Ариэль. Игрушка - Сергей Донатович Довлатов"

дверной косяк. Сказал: «Мне что-то нехорошо» — и вышел.

Женщины высыпали из сарая. Одна кричала:

— Студент, не гони порожняк, возвращайся!

Другая:

— Оставь болтунчик Зоиньке на холодец!

Третья подавала голос:

— Уж лучше мне, с возвратом. Почтой вышлю. До востребования!

И лишь старуха в грязной белой юбке укоризненно произнесла:

— Бесстыжие вы девки, как я погляжу!

И затем, обращаясь ко мне:

— А ты не смущайся. Не будь чем кисель разливают. Будь чем кирзу раздают!..

Я шел и повторял: «О, как жить дальше? Как жить дальше?.. Нельзя быть девственником в мои годы! Где достать цианистого калия?!.»

На обратном пути я снова заблудился. Причем теперь уже окончательно.

Я миновал водонапорную башню. Спустился к берегу пруда. Оттуда вела тропинка к эстакаде. Потом я обогнул двухэтажное серое здание. Больнично-кухонные запахи неслись из его распахнутых дверей. Я спросил у какого-то парня:

— Что это?

Парень мне ответил:

— Пищеблок...

Через минуту я заметил в траве бурые рельсы узкоколейки. Прошел еще метров тридцать. И тут увидел моих однокурсников — Зайченко с Лебедевым. Они шли в толпе работяг, предводительствуемые бригадиром. Заметив меня, начали кричать:

— Вот он! Вот он!

Бригадир вяло поинтересовался:

— Где ты пропадал?

— Искал, — говорю, — четвертый холодильник.

— Нашел?

— Пока нет.

— Тогда пошли с нами.

— А как же накладные?

— Какие накладные?

— Которые я должен был забрать у Мищука.

В этот момент бригадира остановила какая-то женщина с портфелем:

— Товарищ Мищук?

— Да, — ответил бригадир.

Я подумал — бред какой-то...

Женщина между тем вытащила из портфеля бюст Чайковского. Протянула бригадиру голубоватую ведомость:

— Распишитесь. Это за второй квартал.

Бригадир расписался, взял Чайковского за шею, и мы направились дальше.

Около высокой платформы темнел железнодорожный состав. Платформа вела к распахнутым дверям огромного склада. Около дверей прогуливался человек в зеленой кепке с наушниками. Галифе его были заправлены в узкие и блестящие яловые сапоги. Он резко повернулся к нам. Его нейлоновый плащ издал шелест газетной страницы. Бригадир спросил его:

— Ты сопровождающий?

Вместо ответа человек пробормотал, хватаясь за голову:

— Бедный я, несчастный... Бедный я, несчастный...

Бригадир довольно резко прервал его:

— Сколько всего?

— По накладным — сто девяносто четыре тонны... Вай, горе мне...

— А сколько не хватает?

Восточный человек ответил:

— Совсем немного. Четыре тонны не хватает. Вернее, десять. Самое большее — шестнадцать тонн не хватает.

Бригадир покачал головой:

— Артист ты, батя! Шестнадцать тонн глюкозы двинул! Когда же ты успел?

Гость объяснил:

— На всех станциях люди подходят. Наши советские люди. Уступи, говорят, дорогой Бала, немного винограда. А у меня сэрдце доброе. Бери, говору.

— Ну да, — кивнул бригадир, — и втюхиваешь им, значит, шестнадцать тонн государственной собственности. И, как говорится, отнюдь не по безналичному расчету.

Восточный человек опять схватился за голову:

— Знаю, что рыск! Знаю, что турма! Сэрдце доброе — отказать не могу.

Затем он наклонил голову и скорбно произнес:

— Слушай, бригадир! Нарисуй мне эти шестнадцать тонн. Век не забуду. Щедро отблагодару тебя, джигит!

Бригадир неторопливо отозвался:

— Это в наших силах.

Последовал вопрос:

— Сколько?

Бригадир отвел человека в сторону. Потом они спорили из-за денег. Бригадир рубил ладонью воздух. Так, будто делал из кавказца воображаемый салат. Тот хватался за голову и бегал вдоль платформы.

Наконец бригадир вернулся и говорит:

— Этому аксакалу не хватает шестнадцати тонн. Придется их нарисовать, ребятки. Мужик пока что жмется, хотя фактически он на крючке. Шестнадцать тонн — это вилы...

Мой однокурсник Зайченко спросил:

— Что значит — нарисовать?

Бригадир ответил:

— Нарисовать — это сделать фокус.

— А что значит — вилы? — поинтересовался Лебедев.

— Вилы, — сказал бригадир, — это тюрьма.

И добавил:

— Чему только их в университете обучают?!

— Не тюрьма, — радостно поправил его грузчик с бородой, — а вышка.

И затем добавил, почти ликуя:

— У него же там государственное хищение в особо крупных размерах!

Кто-то из грузчиков вставил:

— Скромнее надо быть. Расхищай, но знай меру... Мне лично так кажется...

Бригадир поднял руку. Затем обратился непосредственно ко мне:

— Техника простая. Наблюдай, как действуют старшие товарищи. Что называется, бери с коммунистов пример.

Мы выстроились цепочкой. Кавказец с шумом раздвинул двери пульмановского вагона. На платформу был откинут трап.

Двое залезли в пульман. Они подавали нам сбитые из реек ящики. В них были плотно уложены темно-синие гроздья.

На складе загорелась лампочка. Появилась кладовщица тетя Зина. В руках она держала пухлую тетрадь, заложенную карандашом. Голова ее была обмотана в жару тяжелой серой шалью. Дужки очков были связаны на затылке шпагатом.

Мы шли цепочкой. Ставили ящики на весы. Сооружали из них высокий штабель. Затем кладовщица фиксировала вес и говорила: «Можно уносить».

А дальше происходило вот что. Мы брали ящики с весов. Огибали подслеповатую тетю Зину. И затем снова клали ящики на весы. И снова обходили вокруг кладовщицы. Проделав это раза три или четыре, мы уносили ящики в дальний угол склада.

Не прошло и двадцати минут, как бригадир сказал:

— Две тонны есть...

Кавказец изредка заглядывал в дверной проем. Широко улыбаясь, он наблюдал за происходящим. Затем опять прогуливался вдоль стены, напевая:

Я подару вам хрызантему

И мою пэрвую любов...

Час спустя бригадир объявил:

— Кончай работу!

Мы вышли из холодильника. Бала раскрыл пачку «Казбека». Бригадир сказал ему:

— Восемь тонн нарисовано. А теперь поговорим о любви. Так сколько?

— Я же сказал — четыреста.

— Обижаешь, дорогой!

— Я сказал — четыреста.

— Ладно, — усмехнулся бригадир, — посмотрим. Там видно будет...

Затем он вдруг подошел ко мне. Посмотрел на меня и спрашивает:

— Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины?

— Что такое? — не понял я.

— Сделай мне, — говорит, — такую любезность. Напомни содержание «Войны и мира». Буквально в двух словах.

Тут я вконец растерялся. Все кругом сумасшедшие. Какой-то непрекращающийся странный бред...

— В чем дело? — спрашиваю уже более резко. — Что такое?

Бригадир вдруг понизил голос:

— Доцент Мануйлов Виктор Андроникович жив еще?

— Жив, — отвечаю, — а что?

— А Макогоненко Георгий Пантелеймонович жив?

— Естественно.

— И Вялый Григорий Абрамович?

— Надеюсь.

— И профессор Серман?

— Да, а что?

— Я у него диплом защищал в шестьдесят