Читать книгу "Из пережитого в чужих краях. Воспоминания и думы бывшего эмигранта - Борис Николаевич Александровский"

которую сердобольные люди бросают медяки и никелевые монетки с дырочкой посередине! А сколько из них грузили на вокзалах и в крытых рынках ящики и тюки, или сидели за шоферским рулем, или подметали улицы!

Печальная судьба многих сотен зарубежных русских музыкантов, певцов и артистов не представляет собою какого-либо исключительного явления на общем фоне. Только их тяжелое правовое и материальное положение усугублялось еще тем, что они были иностранцами в любой стране своего пребывания. Для ищущего труда иностранца двери многих учреждений в каждой из этих стран наглухо закрыты, а местные профсоюзы ведут беспощадную борьбу с «иностранным засильем», как они называют этот вид конкуренции, представляющей собой язву жизни капиталистического общества.

В 1930-х годах в эмигрантских газетах промелькнуло сообщение о том, что в Париже возрождается Дом песни – концертное предприятие известной в дореволюционные годы исполнительницы русской камерной вокальной музыки М. Олениной-д’Альгейм. В свое время этой талантливой камерной певицей, прославившейся исполнением вокальных сочинений Мусоргского, бредила вся музыкальная Москва.

Увы! Дальше репортерской заметки и газетного объявления дело не пошло. Дом песни по каким-то причинам не возродился, о его основательнице я больше никогда и ничего не слышал.

Долгие годы в Париже подвизался композитор А.А. Архангельский, имя которого было тесно связано с «Летучей мышью»[23], для спектаклей которой он составлял музыкальное оформление. Им, кроме того, написана одноактная опера «Граф Нулин» на пушкинский сюжет.

Опера эта была поставлена силами бердниковского кружка художественной самодеятельности и получила высокую оценку Н.Н. Черепнина.

А.А. Архангельский умер во время войны.

Еще тяжелее сложилась на чужбине судьба зарубежных русских писателей.

Единственным средством существования для писателя является издание его сочинений. В первые годы эмиграции потребителем писательской продукции была та часть эмиграции, у которой еще оставались кое-какие личные средства и ценности.

В 1921–1924 годах, когда в Берлине была сосредоточена основная масса этих потребителей, главным образом из числа русской интеллигенции, последние страницы номеров берлинского «Руля» пестрели объявлениями различных мелких русских зарубежных книгоиздательств, предлагавших свой «товар» эмигрантской публике. Но этот сумбурный берлинский период разбазаривания последних эмигрантских ценностей быстро кончился. С середины 1920-х годов начался беспросветный парижский период – период эмигрантского материального оскудения, бедности и нищеты. Почти все русские книгоиздательства прогорели и перестали существовать. Немногие оставшиеся не рисковали издавать малоходкий «товар», так как массовый потребитель исчез. Исключения делались только для очень крупных имен вроде Бунина или Шмелева да для таких бульварных писак, как Брешко-Брешковский и Краснов, халтурные романы которых находили сбыт среди невзыскательной и малограмотной части зарубежной читательской публики.

Об издании книг за свой счет писателю в большинстве случаев нечего было и думать, так как стоимость бумаги и газетной рекламы, типографские расходы и отчисления в пользу книготорговца превышали то, что можно было выручить от продажи книг.

Большим подспорьем для писателя могло бы служить издание переводов его сочинений на иностранные языки.

Но тут новое и еще более серьезное затруднение. Иностранному книгоиздателю нет никакого дела до художественной ценности того или иного произведения и до таланта его автора. Он хватается только за «ходкий товар», который будет иметь сбыт и на котором можно хорошо заработать. А вкусы широкой читающей публики часто бывают очень своеобразны, капризны, а иногда и примитивны. Поэтому случается, что издатель легко отбрасывает произведения большой художественной ценности и охотно принимает литературную халтуру, потакающую самым низменным вкусам читателя – изобилующую порнографией, полицейско-детективными эпизодами и т. д.

Другое затруднение, возникающее у писателя еще ранее, чем предыдущее, – это вопрос самого перевода. Кто оплатит труд переводчика? Ведь не писатель же, у которого большей частью в кармане нет ни гроша и который никогда не может с уверенностью сказать, будет или не будет принят перевод его сочинения тем или иным иностранным издателем.

Так создается заколдованный круг около творчества любого русского зарубежного писателя. Лишь немногим удалось его разорвать.

Начну с И.А. Бунина. Я не собираюсь здесь анализировать творчество этого большого писателя. Но я не могу пройти мимо того обстоятельства, что и друзья его, и недоброжелатели одинаково пришли к выводу: очутившись за рубежом, он, как писатель и поэт, разменялся на мелочи и не создал ничего такого, что можно было бы поставить на один уровень с его литературным наследием дореволюционной эпохи.

О Бунине в эмиграции говорили очень много, особенно после того, как он получил Нобелевскую премию по литературе. Левый сектор во главе с милюковской газетой «Последние новости», тесно связанной с масонскими кругами, считал его «своим». Правый относился к нему несколько более сдержанно как к писателю, а к его зарубежной карьере – очень холодно, чтобы не сказать отрицательно.

Горячие дискуссии вызвало среди эмигрантов получение им Нобелевской премии. «Последние новости» ликовали. Когда Бунин отправился в Стокгольм, чтобы получить из рук короля Швеции при соблюдении установленного торжественного церемониала присужденную ему премию, эта газета послала туда специального корреспондента, на обязанности которого было описание каждого шага нового лауреата.

Правые недолюбливали Бунина за его близость к масонским кругам. В эмиграции было много разговоров о том, что комитет по распределению Нобелевских премий якобы руководствовался в ряде случаев не столько объективной оценкой художественного таланта того или иного писателя или научным вкладом того или иного ученого, сколько совершенно иными соображениями. В эмигрантских кругах часто говорили, что бо́льшие права на получение этой премии имели Куприн и даже Шмелев.

Имя А.И. Куприна дорого каждому советскому читателю. Его любят и ценят не только как выдающегося художника и несравненного бытописателя беспросветных будней мелкого армейского офицерства царской армии, но и как подлинного советского патриота, порвавшего с зарубежьем и гордо заявившего всем, что, если у него не хватит средств на покупку железнодорожного билета для возвращения на родину, он пойдет туда пешком по шпалам, пойдет непременно и во что бы то ни стало.

Он ясно понимал, как понимали и другие крупные мастера культуры, что пребывание за рубежом есть творческая смерть или в лучшем случае полный творческий застой. Но он не ограничился одним сознанием этого уродливого положения. Он сделал из него выводы и осуществил эти выводы на деле.

Я хорошо помню тот взрыв бешенства и бурю негодования, которые поднялись в эмиграции, как только газеты оповестили своих читателей о том, что Куприн уехал в Москву.

До последней минуты отъезда он не делился ни с кем своими мыслями и намерением теперь же и не откладывая вернуться на горячо любимую им родину.

На следующий после отъезда день эмигрантские газеты вышли с заголовком во всю ширину первой страницы: «Бегство Куприна».

Для так называемой