Читать книгу "Полковник Кварич - Генри Райдер Хаггард"

Он был так измучен, что, пока сидел, едва не уснул, однако поспешил стряхнуть с себя сон, поднялся и, вынув из кармана пергамент, разрезал выцветший шелк, которым тот был перевязан, и развернул. Его взору предстало короткое послание, написанное тем же почерком, что и записка в старой Библии, которую нашла Ида.

Говорилось же в нем следующее:

«Видя, что времена столь неспокойны, что ни один человек не может быть уверен в своей судьбе, я, сэр Джеймс де ла Молль, собрал все мои деньги, куда бы они ранее ни были вложены под процент, и спрятал их в этой гробнице, вход в которую я обнаружил случайно, и оставил их на хранение до тех пор, пока в нашу несчастную Англию не вернется мир. Я сделал это рано утром, в Рождество, в год нашего Господа 1642-й, и завершил свое дело, пока свирепствовала буря.

Джеймс де ла Молль».

Таким образом, в то давно минувшее Рождество, во время сильного ветра, золото было спрятано, и теперь, в это Рождество, когда над головой бушевала еще одна буря, оно вновь было найдено, чтобы спасти дочь дома де ла Молль от участи, столь же печальной, как сама смерть.

Глава XLII

Ида готовится встретить свою судьбу

Большинство людей определенного возраста и определенной степени чувствительности, оглядываясь назад, на свою жизнь, на которой меланхоличный свет памяти играет тусклыми вспышками, подобно мерцанию кадила, раскачивающегося в полумраке гробницы, наверняка вспомнят хотя бы одну ночь, полную особо острых душевных мук. Такое например случается, когда мы впервые оказываемся лицом к лицу с холодным и безнадежным ужасом ушедшей жизни; когда в отчаянии нашей души мы тщетно протягивали руки и плакали, звали, но так и не получили ответа; когда мы, поцеловав любимые губы, в ужасе отпрянули при соприкосновении с их липким холодом, ибо теперь, в богатой пышности их невыразимого молчания, эти губы стали куда более красноречивы, нежели в самый яркий час, когда они раскрывались, чтобы что-то сказать нам.

Возможно, это произошло, когда наша честь и надежда всех наших дней лежали у наших ног, словно осколки разбитого сосуда на нелегком жизненном пути. Возможно, это произошло, когда она, звезда нашей юности, воплощение совершенной красоты и женственности, та, что держала чашу нашей надежды, безжалостно осушила ее и разбила и, как и положено звезде, проплыла над нашим горизонтом, чтобы взмыть на какое-то иное небо. Возможно, это произошло, когда Брут нанес нам удар кинжалом, или когда ребенок, которого мы лелеяли, впился в нас змеиным клыком предательства и оставил яд, ползущий к нашему сердцу. Так или иначе, это было с большинством из нас в эту долгую ночь неизбывного горя, и все знают, что этого ужаса не пожелаешь даже врагу.

Ида де ла Молль тоже нашла его. Завывания великой бури, свирепствовавшей в тот Сочельник вокруг крепких нормандских башен, были не сильнее, нежели дыхание отчаяния, которое сотрясло ее жизнь. Она не могла уснуть… да и кто мог уснуть такой ночью, этим глашатаем столь страшного завтрашнего дня? Стоны и рев ветра, грохот падающих деревьев и стук летящих камней, казалось, служили аккомпанементом к метаниям ее мыслей.

Она встала, подошла к окну и в тусклом свете наблюдала, как гигантские деревья сгибались и размахивали ветвями в борьбе за свою жизнь. Ей были видны дуб и береза. Дуб выдерживал бурю – какое-то время. Однако вскоре налетел ужасный порыв ветра. Дуб не сгибался, а крепкие корни удерживали его в земле, поэтому под натиском бури вековое дерево раскололось пополам, сломалось, словно соломинка, и его раскидистая крона полетела в ров. А вот береза поддалась ветру и согнулась; она гнулась до тех пор, пока ее тонкие ветви не стали стелиться по земле, словно распущенные волосы женщины, затем ветер истощил свою ярость и милосердно пощадил дерево.

– Вот что происходит с теми, кто встает и бросает вызов судьбе, – сказала Ида про себя с горькой усмешкой. – И все же береза осталась цела.

Ида повернулась и закрыла ставни. Ее нервы были натянуты как струна, и наблюдать картину бури было выше ее сил. Она принялась расхаживать взад-вперед по большой комнате, шатаясь, словно призрак, из угла в угол. Что она могла сделать? Что она должна делать? Ее судьба была решена: она больше не могла сопротивляться неизбежному – ей придется выйти замуж за Косси. И все же вся ее душа с такой яростью восставала против этого, какой она даже не ожидала от себя. Она знала двух девушек, вышедших замуж за мужчин, которые им не нравились, хотя на тот момент были влюблены – или только притворялись, что влюблены – в кого-то еще, и она заметила, как легко они приспособились к своей судьбе.

Но такое не для нее. Она была вылеплена из другого теста, и ей становилось дурно при мысли о том, что ее ждет. Что еще хуже, ей неоткуда ждать сочувствия. Даже ее собственный отец, хотя лично ему не нравился мужчина, за которого она должна выйти замуж, отказывался понять, как можно предпочесть немолодого полковника Кварича, бедного и некрасивого, Эдварду Косси – красивому, молодому и богатому, как Крёз. Он был не в состоянии постичь или измерить ту глубокую пропасть, которую ее любовь вырыла между ними. Так что, если такую позицию занимает ее собственный отец, то чего можно ждать от остального мира?

Она расхаживала по спальне, пока не устала. Затем, в порыве отчаяния, которое было тем более мучительным для столь сдержанного человека, как она, Ида разразилась слезами и, рыдая, опустилась на колени. Положив пульсирующую от боли голову на кровать, она молилась, как никогда не молилась раньше, чтобы сия чаша миновала ее.

Она не знала, – да и откуда ей было знать? – что в этот момент ее молитва была услышана и что пока ее губы шептали слова молитвы, ее возлюбленный поднял треснувший камень и увидел клад золотых монет. Но так оно и было. Ида молилась в отчаянии и душевных муках, и молитва, которую несли дикие крылья ночи, вернулась и принесла с собой радость. Ее слезы и мольбы были не зря, ибо в эти мгновения ее избавитель пребывал среди «праха и ужасных сокровищ мертвецов».

И в эти мгновения, когда холодные проблески рождественского утра пробились сквозь ярость бури, ее мучительную ночь осветил свет счастья. А затем, оледенев и онемев телом и разумом, она вновь заползла в постель и забылась сном.

К половине десятого, когда Ида спустилась к завтраку, буря окончательно улеглась, хотя ее разрушительные последствия были видны повсюду: расколотые деревья, дома без крыш, плющ, сорванный со старых стен, которые он когда-то обвивал.

Было почти невозможно узнать в холодной и величественной женщине, стоявшей у окна столовой, глядевшей на хаос и ожидавшей прихода отца, красивую, страстную, растрепанную женщину, которая несколькими часами ранее бросилась на колени и молила Бога о помощи, ибо не смела ждать ее от людей. У женщин, как и у природы, есть немало настроений и немало способов выразить их. Горячка прошла, и на смену ей пришла холодность. Ее лицо, за исключением темных кругов под глазами, было белым, как зимний снег, а ее сердце – холодным, как зимний лед.

Вскоре вошел старый сквайр.