Читать книгу "Скорпион в янтаре. Том 1. Инвариант - Василий Звягинцев"

Жена ухватилась за его потянувшуюся к тумбочке и тут же упавшую руку. Он из последних сил попытался приподняться и что-то сказать. Но услышать не удалось. Может, зря, может, и нет. Что там такого скажешь? Вряд ли фразу, достойную войти в монографии и хрестоматии. Да кто теперь знает? Вдруг в ней и заключалась последняя истина? И что за книга лежала на тумбочке? Библия, Конфуций или очередной роман старого друга, в котором была описана совсем непохожая жизнь и ни слова о смерти?

С точки наблюдения не видно, и нет физической возможности подлететь, перевернуть книгу и посмотреть: что же это? Вдруг бы открылось что-то, ему сейчас недоступное?

Никому в реальной жизни не пожелаешь пережить такого — наблюдения за жалкой кончиной того, кто с рождения ощущал себя суперменом, обреченным на великие дела, и «отходящим» жалко и бессмысленно. И не близкого друга — на умирание Новикова или Левашова он смотрел бы с искренней грустью, печалью, слезой, выкатившейся во время поминального слова, а за собственной, до отвращения подлинной и… И никакой. Стоило ли приходить в прекрасный, многообещающий мир, чтобы так отвратительно из него уйти?

И детей рядом нет. Вообще нет, не успели приехать, не захотели?

Наталья, после короткой паузы осознания, закричала, подзывая палатную сестру. Та подошла, посмотрела, кивнула, разведя руками:

— А что тут сделаешь? Не сегодня, так завтра… Отмучился. Сейчас позову доктора, засвидетельствует, дальше — как положено. Справку выпишет. Без вскрытия обойдетесь?

Шульгин не надеялся с самого начала этой сцены, что жена начнет рыдать, биться головой о край кровати. Не тот человек. Ошибся в ней с самого начала, и все же именно она сидела рядом. До последнего вздоха.

Замутило его, живого, пусть и в эфирном теле. Такая нечеловеческая, недоступная никому, не пережившему подобного, тоска навалилась на душу. Впору немедленно принять литр водки (тризну устроить), а то и снова вниз головой с балкона. Если одно за другим, последовательно, так еще лучше.

Александр Шульгин был чрезвычайно эмоциональный человек. При всех его достоинствах старшие товарищи непременно на это намекали, а моментами — били по ушам, когда в переносном, а когда и в прямом смысле. Он этому в меру сил противостоял, зная свои возможности. С ним соглашались, как он подозревал, тоже снисходительно, что непереносимо для самодостаточной личности, каковой он себя всегда считал.

Сейчас неизвестно кто не очень деликатно предъявил ему картинку будущего, которое он выбрал cебе сам. Лично. Минуя «авторитарных» друзей-товарищей, которые не требовали от него ничего, кроме самой малости — быть самим собой. А он чересчур часто, особенно в первой трети жизни, сопротивлялся.

Вот чем кончилось.

Но было же в его характере и другое? Он ведь переступил в какой-то момент через слабую часть своей натуры, выбрал сильную — пожил неплохо и сейчас живет…

«Но ведь жизнь не могла показаться, гарцевал подо мною конь…»

Он встал с топчана в холодном поту, с колотящимся под горлом сердцем. Выкрутил посильнее едва моргающий фитиль лампы. В темном стекле окна, как в зеркале, осмотрел свое отражение. Слава богу, выглядит по-прежнему неплохо. В самом деле, сон и есть сон. Он что, наяву не задумывался о вариантах и выборах?

«Всего один шаг не в ту сторону на перекрестке может навсегда изменить вашу жизнь…»

«Каждому из нас судьба однажды стучится в двери, но, как правило, мы в это время сидим в соседнем кабачке…»

«А мимо случаи летали, словно пули…»

Сашка набросил на плечи полушубок, вышел на крыльцо. Пурга не утихала, только ветер в этом ущелье дул с другой стороны, снег сюда почти не залетал, зато даль была обрезана ближайшей полусотней метров. Прислонился к косяку, частыми затяжками раскочегарил трубку, пока не заполнил легкие дымом крепкого «Кепстена».

Сон от яви он умеет отличать, и то, что ему показали, сном не было ни в коей мере.

Демонстрация подлинного сюжета, по времени приблизительно совпадающего с тем моментом, когда они с Новиковым осваивали Москву-2005, или — намек. Горячим утюгом в грудь. Живи, как живешь, а то будет вот что…

Самое же… не страшное, не печальное, а вот именно — безысходное было в том, что он отчетливо понимал: увиденное — правда! Самая что ни на есть. И выбирать между ней и иными исходами пока еще позволяется. Пока еще…

«Послушай, что ты дергаешься? — сказал он сам себе. — Ты разве воображал в прошлой жизни, что будешь жить вечно? Конечно, нет. Другое дело, что о смерти как о непреложном итоге не слишком задумывался, а если и да, то позиционировал себя иначе, чем своих пациентов, которые в большинстве заканчивали жизнь именно так. Как фамилия того мужика, что поступил в отделение на последней стадии дистрофии печени? Белянчиков, кажется. Все порывался к субботе выписаться и шумел: „Доктор, я к тебе пришел здоровья взять!“»

Что ж, еще больше оснований, держа в памяти предложенную картину, считать любой другой исход счастливым избавлением.

«Все мы когда-нибудь умрем. В худшем случае — умрем немного раньше».

Он передернул плечами, вернулся в хижину и, будто получив очередной сигнал свыше, нащупал незаметную кнопку на стене напротив топчана. Топографически она выходила к краю обрыва, и ничего, кроме пустого метельного пространства, за ней быть не могло.

Однако сдвинулась в сторону деревянная панель, а за ней открылась освещенная электрическим светом комната совсем другого стиля. Гораздо большая, чем весь домик с его крыльцом и тамбуром, вместе взятыми. Довольно-таки пустая. Массивный стол, на нем устройство, могущее быть компьютером, но с земными или форзелианскими аналогами не соотносящийся. Подобие каркаса шлема из четырех взаимопересекающихся полос золотистого металла. Круглые головные телефоны в положенном месте, грушевидный микрофон на гибкой пружине. Перед столом деревянное кресло в венском стиле. Вот и все.

Можно подойти, сесть, возложить устройство на голову; можно плюнуть на пол, отвернуться и выйти. Знаем, мол, у Ефремова в «Лезвии бритвы» читали, чем такие забавы кончаются.

Здравомыслия хватило не уходить, но и прикасаться к короне он не торопился. Воспоминание о жалком «уходе» того человека в больничной палате прогнать не удавалось, как он ни старался. Привычные мнемонические приемы не действовали. Из всего следует извлекать уроки. Из варианта собственной кончины тоже.

Понятно, что сейчас непосредственно в Узел, такой, какой он привык себе воображать из прошлых посещений, его не пускают. Или в прошлом виде Узел просто не существует сейчас. Мутировал, переродился. Он ведь находится не в любой из «нормальных» действительностей, он — «где-то там». Никаких других подтверждений не надо, достаточно двери, открывшейся в комнату, на месте которой находится длящаяся до дна пропасти пустота.

Значит, прибор на столе либо приглашение к диалогу, либо капкан, последний и окончательный. Повторяем прежний круг дурной бесконечности: для ловушки (обычной, а не «сетевой») — избыточно сложно. К чему огород городить? Проще было оставить его умирать в пещере. Куда больше это похоже на эпизод компьютерной игры. Завершил очередной уровень и увидел за дверью приз: сундучок с волшебным оружием или лишней жизнью.