Читать книгу "Алхимик - Паоло Бачигалупи"

Солнце! После стольких месяцев зимней серости и весенней мороси неожиданно потеплело. Вот в чем причина: зазеленели вязы, распустилась лиловая сирень, и после стольких лет покорных посещений работы, и женитьбы, и домовладения, и замены масла он проснулся утром, которое было пронизано возможностями. Он проснулся с улыбкой.

В последний раз он ощущал себя таким живым в пятом классе, когда на потертом голубом велосипеде BMX носился по улицам, перепрыгивая бордюры и воруя хромированные колпачки с ниппелей байков, тратя все свои деньги на шоколадные батончики, конфеты и жвачку в «Севен‑элевен».

А потом Пия повернулась и ткнула в него локтем и напомнила, что он забыл помыть посуду.

Джонатан помешал воду в ванне. Их обнаженные тела шли зыбью под опадающими хлопьями пены: его – розовое, ее – постепенно бледнеющее. Он высунулся из ванны, оттолкнув Пию, в результате чего она почти полностью погрузилась в воду, и дотянулся до увлажняющей жидкости. Поднял бутылочку над головой и вылил ее содержимое – все без остатка – в воду. Вязкая изумрудная струя запуталась в ногах Пии. «Эссенция зеленого чая: восстановление кожи. Экстракты алоэ, огурца и зеленого чая. Снимает напряжение, смягчает и увлажняет кожу. Поднимает настроение». Он швырнул пустую бутылочку на пол и снова включил воду. Кипяток хлынул ему на плечи, заполняя ванну и журча в сточном отверстии. Он откинулся назад и закрыл глаза.

Наверное, это вполне вписывалось в некую модель домашнего насилия, в какую‑то статистическую карту. ФБР вело статистику: убийство каждые двадцать минут, изнасилование – каждые пятнадцать, магазинная кража – каждые тридцать секунд. Чтобы статистика работала, время от времени кому‑то приходилось убивать свою жену. Просто сейчас эта обязанность пала на него. Статистическая обязанность. На работе он ожидал определенной нестабильности от серверов, аппаратуры и программного обеспечения, которые использовали написанные им приложения. Он строил планы в соответствии с этим ожиданием. Совсем как ФБР. Дерьмо случается. Пока его друзья наслаждались последними деньками весеннего лыжного сезона в Колорадо или ехали в «Хоум дэпоу» за реконструкционными проектами, он выполнял статистические обязательства.

С того места, где он сидел, был виден кусочек синего неба в окне ванной под потолком. Оптимистически синего, пронизанного ликующим солнечным светом. Он всего лишь хотел использовать этот свет для чего‑то приятного. Отправиться на пробежку. Или покататься на велосипеде. Или почитать книгу после позднего завтрака. А потом Пия сказала, что нужно вымыть посуду, и все его мысли заполнили жирная форма от лазаньи, грязные горшочки от соуса, покрывшиеся пленкой винные бокалы, усыпанная крошками хлебная доска и посудомоечная машина, которую он тоже забыл включить, а следовательно, придется мыть посуду вручную. Посуда же навела его на мысли о налогах, и пятнадцатое апреля надвинулось, словно танк. Ему следовало поговорить с консультантом по инвестициям насчет четырехсот одной тысячи, но сегодня воскресенье и ничего нельзя сделать, а в понедельник он наверняка забудет об этом. Это же, в свою очередь, вызвало в памяти счета за телефон и электричество, которые он забыл отправить, и ему давно следовало перейти на прямой депозит, что он постоянно откладывал, а теперь, вероятно, придется платить за обслуживание, и его ноутбук валялся на полу в гостиной, где он его бросил, – медвежий капкан учетного рабочего времени, готовый вцепиться своими челюстями ему в ногу. Проект «Астаи нетворкс» отказывался компилироваться, а показ был назначен на одиннадцать утра понедельника, и он понятия не имел, почему программа не желала работать.

В последнее время он наблюдал за баристами в «Старбаксе», мечтая оказаться на их месте. Толл, гранде, латте, капучино, скинни – что угодно. В этом нет ничего сложного. А уходя с работы в конце дня, ты можешь ни о чем не думать. Кому какое дело до того, что они продают дерьмо за деньги? По крайней мере, им не приходится тревожиться насчет налогов. Налоги. А убийцы платят налоги? Что теперь будут делать налоговики, арестуют его?

При мысли об аресте Джонатан нахмурился. Следует позвонить в полицию. Или хотя бы матери Пии. Может, набрать 911? Но ведь номер предназначен для чрезвычайных ситуаций. И хотя убийство являлось чрезвычайной ситуацией, это неторопливое погружение ею не было. Он посмотрел на мертвое тело Пии. Он должен плакать. Должен переживать из‑за нее. Или хотя бы из‑за себя. Джонатан прижал мокрые кулаки к глазам и подождал, но слезы не появились.

Почему я не могу плакать?

Она мертва. Мертвее некуда. Ты убил Пию. И все, что было с ней связано. Она уже не наденет ту красно‑синюю цыганскую юбку, которую ты купил для нее в Сан‑Франциско. Больше никогда не попросит щенка немецкой овчарки. Не позвонит матери и не будет три часа обсуждать, что лучше посадить на заднем дворе – желудевую тыкву или цуккини.

Он продолжил список вещей, которых Пия никогда не сделает: больше никаких лекций о пользе зубной нити, никаких прогулок рука об руку после кино, никакого жевательного мармелада и чтения в постели… Но все это казалось фарсом, совсем как слезы. Игрой на публику, на случай, если Бог наблюдает.

Джонатан отвел кулаки от глаз и посмотрел в потолок. Это был несчастный случай. Закрыл глаза и сосредоточился на Боге, каким бы тот ни был – белобородым стариком, толстой женщиной, Геей, как в некоторых книгах Пии, упитанным Буддой, которым она увлекалась во время приступов интереса к медитации.

Я не собирался убивать ее. Правда. Ты ведь знаешь об этом. Я не хотел убивать ее. Прости меня, Отец, ибо я согрешил…

Он сдался. Он чувствовал себя точно так же, когда его поймали на краже конфет в «Севен‑элевен». Тогда он сделал вид, что плачет. Сделал вид, что ему не все равно, совершенно неискренне, желая, чтобы никто не заметил свисавшую из его кармана ленту «Пез». Джонатан знал, что должен что‑то ощущать. И, проклятье, так оно и было. Он не думал, что Пия заслужила смерть с подушкой на лице и дерьмом на трусиках. Он хотел обвинить ее в нытье, но понимал, что вина лежит на нем. Однако по большей части он испытывал… что?

Злость?

Печаль?

Затравленность?

Безысходность без надежды на искупление?

Он усмехнулся про себя. Последняя банальность удалась.

Главным образом он испытывал изумление. Потрясение от перемен, опрокинувших его мир: жизнь без жены, и налогов, и дедлайна утром в понедельник. Я убийца.

Он снова примерил на себя эту мысль, произнес вслух:

– Я – убийца.

Попытался придать ей какое‑то значение, помимо того, что теперь ему не придется возиться с посудой.

В переднюю дверь постучали.

Моргнув, Джонатан вернулся к реальности: к мертвой жене, трущейся о его бедро, и остывающей воде. Его руки сморщились от пребывания в ванне. Как долго он в ней сидел? Стук раздался снова, на этот раз громче. Удары, настойчивые и властные. Так стучит полиция.

Джонатан выскочил из ванны и помчался к окну, разбрызгивая капли, чтобы выглянуть сквозь жалюзи. Он ожидал увидеть полицейские машины со сверкающими красно‑синими мигалками и столпившихся перед своими домами соседей, наблюдающих, как у них на глазах, на тихой, тенистой улице, разворачивается драма. Убийство в пригороде Денвера. Но увидел он лишь свою соседку, Габриэллу Робертс. Гэбби. Гиперактивную неутомимую девицу, которая, как Джонатан надеялся, рано или поздно все же сломается под гнетом повседневных разочарований.