Читать книгу "Право на безумие - Аякко Стамм"

На этих словах Порфирий Петрович, озаряя зрителей горящим взором, ткнул в небо указательным пальцем и даже приподнялся на цыпочки, будто только что обличил тайную связь Богатова с Аль-Каидой и его личную переписку с бен Ладеном[76]. Но бурных оваций из зала почему-то не последовало. Тогда прокурор вновь обратил всё внимание на судью.

– Протоколы допросов подсудимого имеются в деле, Ваша Честь. Кроме того, обвинением приложены вещественные доказательства – часики и жемчужное колье жертвы, которые по свидетельским показаниям были на женщине, а обнаружены впоследствии при аресте подсудимого в кармане его пиджака. Таким образом, Ваша Честь, подсудимый имел не только мотив к убийству своей супруги, но и заблаговременный умысел, а также возможность и готовность исполнить его, что подтверждено свидетельскими показаниями, уликами и косвенно самим подсудимым. Я думаю, тут всё очевидно. У обвинения нет больше вопросов к свидетелю.

И Порфирий Петрович сел на место весьма довольный собой.

– У защиты есть вопросы к свидетелю? – осведомилась судья.

– Да, Ваша Честь, вопросы имеются, – ответил Берзин и вышел из-за стола.

– Пожалуйста, Пётр Андреевич, приступайте к допросу.

Берзин подошёл к трибуне, но не остановился возле неё, а, круто развернувшись, направился в другую сторону. Несколько секунд он так прохаживался по ристалищу, держа левую руку в кармане брюк, а правой массируя череп. Он крепко о чём-то размышлял, придумывал что-то, может быть пытался ухватить какую-то невидимую ниточку и теперь искал её усиленно. Нашёл? Нет ли? А Бог его ведает…

– Скажите, пожалуйста, свидетель, – наконец начал он, остановившись чуть поодаль и рассматривая внимательно женщину. – Вот вы дама интересная, обаятельная, способная не только привлечь к себе внимание мужчины, но и определённо свести его с ума. Уж вы поверьте мне, я знаю, что говорю…

«О чём это он? Уж не сбрендил ли? Он сюда защищать пришёл или комплименты бабам раздавать?» – недоумённо носилось в зрительном зале. А Порфирий Петрович насторожился весь, готовый в любую минуту высказать протест.

Пётр Андреевич же невозмутимо продолжал

– За то время, что вы соседствуете, не замечали вы со стороны моего подзащитного к себе особенный интерес? Как к женщине, я имею ввиду.

– Протестую, Ваша Честь! – взорвался прокурор.

– Я только пытаюсь начертать перед уважаемым судом характеризующий портрет личности моего подзащитного, – спокойно парировал Берзин. – Мне представляется это важным.

– Протест отклонён! – ударила молоточком судья. – Продолжайте, защитник.

– Не предпринимались ли моим подзащитным попытки наладить с вами… ммм… более близкие отношения? – продолжил Пётр Андреевич.

– Нет, – твёрдо ответила женщина.

– Что, за десять лет так-таки ни разу? – неподдельно изумился адвокат. – Мне представляется, что ввиду вашей исключительной красоты и … ммм… территориальной, так сказать, близости любой нормальный мужчина должен был бы как-то проявить инициативу и хотя бы попытаться наладить … ммм… отношения. Я думаю,… нет, я просто уверен, что подавляющее большинство мужчин в этом помещении согласятся со мной.

По залу прокатилась утвердительная волна мужской солидарности, а дамы вновь поправили макияж.

– Спасибо вам за комплимент, – ответила женщина, слегка зардевшись. – Не скрою, мне было бы приятно внимание Аскольда Алексеевича… Он мужчина видный, интересный,… весьма интересный,… как человек… И я … в настоящее время свободна… Но нет. К моему сожалению,… ничего такого нет. И не было никогда. Аскольд Алексеевич всегда сдержан, учтив, вежлив… внимателен, конечно, и комплиментарен, но всё в рамках приличия. Только добрососедские отношения.

– А дочь ваша? – несколько сменив направление, продолжал настаивать Пётр Андреевич. – Ведь, насколько я знаю, у вас юная семнадцатилетняя дочка-красавица. К ней мой подзащитный не проявлял чисто мужского интереса?

– Протестую! – снова встрял обвинитель.

– Протест отклонён! – осадила его судья. – Пётр Андреевич, я рассчитываю на вашу тактичность.

– Благодарю, Ваша Честь. Я буду исключительно тактичен, – поклонился Берзин судье и вновь вернулся к свидетелю. – Итак, не замечали ли вы какого-либо интереса со стороны вашего соседа к вашей дочери?

– Да что вы?! – изумилась такому предположению женщина. – Я же говорила, Аскольд Алексеевич весьма культурный и воспитанный человек. Она же ребёнок ещё! Нет, нет. Это исключено. У нас с дочерью очень доверительные отношения,… я бы знала… я в курсе всех её симпатий. Нет, нет.

– Благодарю вас, свидетель, – поклонился и ей Пётр Андреевич. – Прошу простить меня, если мои вопросы вас как-то задели. Но поверьте, они крайне важны.

Он подошёл к своему месту, сел за стол и уткнулся в какие-то бумаги, забыв, казалось, обо всём на свете. Будто и не вставал никогда.

– Защитник, – обратилась к нему судья, – у вас больше нет вопросов к свидетелю?

– А… нет… Извините, Ваша Честь, у меня больше нет вопросов.

Судья отпустила женщину, осведомилась у обвинителя, будут ли у того ещё свидетели, а поскольку таковых не оказалось, объявила перерыв в заседании на пятнадцать минут.

Первый акт этой трагедии был сыгран, и симпатии распределились далеко не в пользу подсудимого. Защита, конечно, снискала некоторое эпизодическое одобрение, но лишь благодаря отдельным репликам и репризам адвоката. Аскольда эти симпатии никак не задели.

Публика, обсуждая увиденное, расходилась на антракт.

Глава 28

Зал быстро опустел. Вслед за судьёй его покинул секретарь, а за ним и зрители. По разные стороны от ристалища друг напротив друга остались лишь прокурор и адвокат, олицетворяя собой дуалистичность мира, единство добра и зла, дня и ночи, нападения и защиты. И выбрать одну из сторон, принять какую-нибудь из них однозначно как свою, близкую, априори присущую никак невозможно. Слишком несовершенен этот мир, противоречив и полярен. Стоит только одной из противоположностей взять верх, забить другую, казалось, уничтожить навовсе, как тут же она начнёт перетекать, замещать собой пустующее место, постепенно обрастать не свойственными доселе качествами, наполняться всяко-разными мыслями, внутренними противоречиями… и вскоре совсем уж разделится сама в себе на изначальные, извечные антагонизмы. Восстанавливая тем самым статус-кво[77], примиряя враждующие стороны, но в то же время, разделяя и властвуя. Ведь так ли уж страшно зло, когда без него добру совершенно нечего благоустраивать? И так ли уж благостна защита, когда без неё обвинение само собой как-то слабеет, опускает руки, расхолаживается? Так они и существуют, незыблемо соседствуя друг с другом. Так и остаются неизменно лицом к лицу даже в пустом зале, покинутом всеми. Подсудимый не в счёт, он в клетке,… и вообще, лицо почти что неодушевлённое.