Читать книгу "Набег - Алексей Витаков"

Где-то вдалеке загудела сигнальная медь городского префекта. С минуты на минуту появятся солдаты и начнут древками копий приводить в чувство обезумевшую площадь перед гладиаторскими казармами. Ты видишь, Веян, шутка удалась, не правда ли?

Глава 13

— Суть гармонии заключена в детях и младенцах, в прохладе колодезной воды, возвращающей силы осиливающему нелегкую дорогу, в верблюдах, бредущих на сухих ногах и раскачивающих на себе наездников. Важно не растворить в человеке личность, не превратить его в глупое насекомое. В то же время довольство копящих жир — скотское довольство. Каждый должен быть счастлив любимой работой, долгом и тем, сколько настоящего он имеет внутри себя. Ты пришел к нам сам, поэтому должен принять наши законы и жить согласно нашим правилам.

Вождь кочевников отпил из глиняной плошки верблюжьего молока и продолжил:

— Мы живем в пустыне очень давно. Пустыня — наш дом, наша крепость и наша правда. Одна эпоха сменяет другую. Царства фараонов появлялись и исчезали. Пришла, но так же уйдет и Римская империя. А мы как ходили по пустыне, так и будем ходить, не подвластные царям и фараонам, не покоренные гениальными полководцами, потому что с помощью пустыни мы можем растворить любую армию и бросить вызов любому императору. — Вождь прервался, чтобы вновь смочить горло. — Нет ничего драгоценней наследства, которое передается из поколения в поколение. Но сокровенное и сущностное передается не только словом, но и приобщением к общему делу. Работая на племя, люди передают накопленное наследство. Но отторгни один-единственный раз одно поколение от другого, и дело умрет. Если воина лишить сына, то улетит душа меча — он станет всего лишь куском железа, способным лишь убивать, но, увы, не воспитывать. Нам нужны здоровые дети, залог нашего бессмертия. Оставайся: ты молод, красив и силен, а значит, сможешь подарить племени хорошее потомство. Оставайся и не спеша выбирай себе жену. Мы будем ждать, но недолго. Посмотри: здесь живут люди разного цвета кожи, разного цвета волос, а подчас и разноязыкие. Но дети принадлежат мне, вождю, то есть племени.

В ту ночь, покинув умирающего Веяна, я отыскал Навараджканьяла Гупту, который и переправил меня в кочевое племя. После недолгой беседы с вождем (переводчиком был Наварджканьял) мне дали овечью накидку и отвели к костру. О, Родящий, впервые на чужбине я почувствовал себя человеком! А если честно, то вновь поверил в тебя и в твою силу мыслей.

Я не понимал языка этих людей, но готов был слушать и слушать музыку их речи. Ибо только свободный человек может слышать музыку; раб же всегда слышит во всем только звон цепей. Лежа на овчине у костра, я любовался ночными звездами, любовался мужчинами и женщинами, которые тихо перешептывались, чтобы не разбудить детей. Ах, если бы была рядом Алорк!

Это был период счастья, приправленного горьким одиночеством и тоской по любимой женщине. Я довольно быстро освоил язык кочевников; уже через месяц легко мог общаться и выражать простейшие мысли. Пустыня многому меня научила, но самое главное — это познание жажды. Однажды в одном из походов случилось несчастье: умер вожатый. Он уже очень долго болел, но по просьбе вождя все же согласился возглавить караван. И вот мы, без малого четыре десятка молодых и крепких мужчин, как слепые котята, мечемся среди раскаленных песков, пытаясь найти выход. Начались ссоры из-за воды; пару раз дело доходило до клинков, но, слава богам, все обошлось без кровопролития. Тем не менее смерть вновь навестила нас уже через две недели после того, как душа вожатого отлетела в небесные сферы. Умер самый молодой шестнадцатилетний юноша. Его уход окончательно распахнул ворота в потусторонний мир; мы стали терять каждые сутки по одному, а то и по два человека. Надежда на спасение утекала песком сквозь пальцы с каждым часом, ни у кого не оставалось хоть крупицы уверенности в завтрашнем дне. В любой момент могла разразиться песчаная гроза, и все бы мы стали частью суровых и безмолвных барханов. Единственное, что оставалось, — это молиться. Молитвы, обращенные к небу, неслись на разных языках и в разных ритуальных формах. Наши просьбы оказались услышаны: через сорок тяжелейших суток, потерявшие две трети от начальной численности, мы наконец увидели оазис.

Я никогда не забуду тот день и тот колодец. Вот тяжелая деревянная баба раскручивается, гулко гремит цепь, и ведро с долгожданным плеском разбивает гладь серебристой воды. Руки, высохшие под палящим солнцем, казалось, потерявшие силу, медленно вращают ворот. Вот она плещется у самых глаз; ты слепнешь, настолько ярко отражен в воде солнечный свет. И наконец, пьешь. Но пьешь осторожно, дабы не уронить ни капли, дабы оставить другим и не вычерпать лишнего из колодца. Ты пьешь и чувствуешь, как поднимаешься до высот духа к царству высшей формы существования твоего второго Я. Претерпев боль, тяжесть, муку, ты начинаешь видеть то, что создали для тебя Родящий и Великая Мать. Ты начинаешь видеть красоту деревьев, величие навечно застывших гор, раскинувшиеся волны барханов. Прикажи слугам поднять тебя на носилках и перенести за много стадий, и ты не сможешь понять окружающий тебя мир. Ты оценишь его на сугубо умозрительном уровне. Прикажи рабу зачерпнуть для тебя воды из колодца и никогда не узнаешь божественную силу воды. Римская цивилизация, стремясь к благополучию, лишила себя самого главного — связи с окружающим миром. Рим существует отдельно от воздуха, воды и солнца, что даровали когда-то жизнь всему земному и продолжают поддерживать ее. Рим потребляет, но ничего не дает взамен, поэтому рано или поздно погибнет. Общество паразитов, жадных до удовольствий, до тупости самовлюбленных, не терпящих возражений, при этом прикрывающихся демократическими правилами, даже от своих богов просило, нет, точнее, требовало одного — хлеба и зрелищ. И эти боги, давно уже ставшие игрушками для взрослых, давали им это. А боги ли это? Римляне, по сути своей, существа давно уже со слабым импульсом к жизни, легко управляемые. Поэтому они ставят на место власти большинство, на место силы закон, на место ответственности процедуру голосования. Правители поддерживают народ в состоянии гипноза, чтобы легко управлять и легко насаживать свои мысли, в которых в основном звучит одно и то же: «Народы Священной Римской империи, к вам обращается сенат. Нам вновь угрожает опасность, на этот раз идущая с Востока. Только мы победили свирепых финикийцев и их дикие культы Ваала, как подняли голову парфяне. Но мы и на сей раз справимся с врагом и выйдем победителями из неравной и смертельной схватки, защитив храмы наших богов, могилы предков и завоевания демократии».

И снова калиги римских солдат вытаптывали чужие посевы, а камнебитные машины разрушали то, что было создано невероятным напряжением ума и воли. Ужас, лицемерие, страх и ненависть несли на своих щитах воины несокрушимых железных легионов.

Незадолго до наступления сезона ветров в Гадрумете, а позже и во всей области стали вспыхивать этнические конфликты. Мы поддерживали то одних, то других, на самом же деле преследуя сугубо свои племенные интересы. Это была страшная, дикая и непонятная война. И вот римское войско, состоявшее из двух восточных легионов, закаленных в сражениях и марш-бросках под палящим солнцем Ближнего Востока, а также двух конных когорт, набранных в Иберии, появилось в нашей пустыне. Проконсул Африки торжественно пообещал всей Римской империи, что если сенат выделит ему средства на оплату армии, то с кочевниками будет покончено раз и навсегда. Сенат не без убедительных аргументов в пользу войны самого Филиппа Араба выделил необходимую сумму. Таким образом, император получил официальную поддержку на введение войск в неблагонадежный регион. Они шли строгими квадратами манипул, прикрытые с флангов конницей, под звуки литавр и флейт. Потрясающее по своему величию и размаху зрелище, которое гнало впереди себя волны невероятной, незримой энергии, способной сломить волю любому противнику еще до начала битвы.