Читать книгу "Гипсовый трубач: Дубль два - Юрий Поляков"

– Вижу.

– Налейте мне пятьдесят грамм! Не больше…

– Нет.

– Почему?

– Я обещал Регине Федоровне, – с мстительной твердостью ответил автор «Полыньи счастья», думая о недоступной Наталье Павловне.

– Напрасно.

– Ну и что было дальше?

– Дальше? Дальше наступила пятница. Карина накрыла стол, выставила на середину коньячок, привезенный с исторической родины, оделась как монашка и ждала, надеясь вернуть порывы несчастного супруга в прежнее алкогольное русло. Но не тут-то было: Иван Тигранович вихрем влетел в квартиру, выпил для ярости стакан, содрал с жены ризы и, бормоча что-то про срыв плановых поставок, многократно над ней надругался. так с тех пор и повелось. И чем грубее муж был оскорблен министром, тем невероятнее вел себя на брачном одре. Карина сначала рыдала, потом смирилась, затем стала находить в животных порывах супруга некоторые приятности и наконец всем телом полюбила эти буйные ночи с пятницы на субботу. Заранее надев тонкий черный пеньюар и наложив на лицо призывный макияж, она с нетерпением ожидала возвращения домой Ивана Тиграновича, униженного, растоптанного и жаждущего возмездия. так они и жили. Душа в душу. Тело в тело.

Но тут, как на грех, умер Брежнев, пришел Андропов и начал всюду расставлять своих людей. Жлоба-министра, наградив орденом, отправили на пенсию, а вместо него прислали из КГБ генерала, который прежде курировал борьбу с диссидентами и вследствие специфики этой работы в общении с людьми отличался деликатностью, переходящей в служебную нежность. По пятницам, перед выходными, он приглашал сотрудников в кабинет, угощал чаем с сушками, сердечно расспрашивал о работе, семье, обсуждал с ними новинки литературы и искусства, намекал на то, что скоро в Отечестве подуют свежие ветра обновления. И еженедельные расправы над ждущим телом жены прекратились – как и не было. Иван Тигранович стал возвращаться домой в светлом, приподнятом, даже мечтательном настроении и за ужином объяснял Карине: главная беда в том, что мы не знаем страну, в которой живем, и к тому же непростительно далеко отошли от ленинских заветов. Перед сном он, конечно, как правообладатель, устало проведывал жену, но очень редко и оскорбительно деликатно. Несчастная терпела, мучалась, томилась и наконец, отчаявшись, полетела за советом к бабушке в Степанакерт. Мудрая старая армянка Асмик Арутюновна, выслушав внучку, долго молчала, потом сказала: «Если зверя нельзя разбудить, его надо найти!» И бедняжка стала искать. А как сказал поэт, «женский поиск подобен рейду по глубоким тылам врага». Прощаясь со мной утром на платформе и пряча печальные глаза, Карина горестно шепнула: «Если бы мой Иван Тигранович стал прежним, я бы никогда, никогда…» – и заплакала. Вот так, коллега! – вздохнул режиссер и снова припал к «бювету».

– Значит, на зверя вы не потянули? – не без ехидства спросил писодей.

– Увы!

– Прямо сейчас придумали?

– А что – заметно?

– Конечно.

– Вам легко говорить, вы не рисковали здоровьем ради исконных русских земель. Слушайте, коллега, а сходите-ка за пивом? Оно в холодильнике.

– Нет. Я дал слово Регине Федоровне.

– Экий вы… ортодокс! Ну ладно. Порыв Кости – это хорошо. А по тому, как Юлия ему отдается, через силу, почти с неприязнью, – мы покажем, что брак их давно исчерпан, для нее это – двуспальная неволя. Есть, правда, одна проблема…

– Какая?

– В соседней комнате Варя готовится к зачету, а слышимость в таких квартирах, сами знаете…

– Пусть она уйдет готовиться к однокурснице.

– Молодец! Это выход. Читайте дальше!

– Но теперь действительно всё… – смущенно сообщил Кокотов.

– Как это – все? А что же вы делали весь вечер, пока я бился за целостность Отечества?

– У меня закончилось вдохновенье, – стыдливо признался автор «Похитителя поцелуев».

– Что?! Вы забыли про жену Куприна?! Вот как надо с вами – писателями!

– Видите ли… – попытался оправдаться Кокотов.

– Не вижу! Сейчас я звоню Евгении Ивановне. Поесть нам принесут только после того, как мы закончим сюжет.

– И выпить тоже? – элегантно поддел Андрей Львович.

– Разумеется, – строго ответил режиссер, и лицо его опасно побагровело. – Итак, продолжим: Юлия, разговаривая с Борисом, намекает на их первую ночь у бабушки. Что он ей отвечает?

– Надо подумать.

– Пока вы думаете, я вам скажу, что он отвечает. Он смеется как ни в чем не бывало: «Юлька, ты где пропадала? Почему не звонила? Надо срочно встретиться! Где?»

– Возле гипсового трубача! – предложил писодей.

– Да идите вы с вашим гипсовым трубачом! Он приглашает ее в ресторан!

– Так сразу? – усомнился писатель.

– Андрей Львович, вы инженер человеческих душ или сантехник? Вот если вам сейчас позвонит ваша первая женщина… Как ее звали?

– Неважно…

– Неужели вы откажетесь посмотреть на то, что с ней сделало время? Из любопытства.

– Ну, если из любопытства.

– Исключительно из любопытства. Однажды я стоял в очереди, чтобы обналичить «чемадурики», которых сдуру накупила простодушная Маргарита Ефимовна. Вдруг меня окликнула немолодая женщина, как говорится, с остатками былой красоты. «Дима, – спросила она, – это ты?» – «Я… А вы…» – «Я же Римма! Не узнал?» Вообще, я вам хочу сказать, коллега, ту лабораторию, которой Создатель поручил проектировать женщину как биологический вид, возглавлял явный садист. Возможно, сатана.

– Почему?

– И вы еще спрашиваете?! То, что годы творят с красивой женщиной, не сумел бы даже Джек-потрошитель! Девочка, дама и старуха – это три разных биологических вида. Ну сделали бы как у насекомых: гусеница, куколка, бабочка. Или – наоборот. Не помню. Каждая по-своему прекрасна, молода, совершенна! так нет же, получите: на ваших глазах плодоносное совершенство с атласной кожей, бархатным пахом и сводящими с ума округлостями превращается в морщинистый кожаный мешок, распяленный на артрозных костях…

– А мужчины? Мы тоже стареем! – возразил Кокотов.

– Нас не жалко! Я вот думаю, может, Адам и Ева в раю были насекомыми, а в людей их превратили за непослушание? Ну, не важно… В общем, эта самая Римма мне и говорит…

Тем временем «Моторола» в кармане Кокотова дважды булькнула, он незаметно извлек телефон и глянул на дисплейчик: там появилось изображение конвертика. Писодей, дрожа, распечатал «месседж» и, теряя сердце, прочел:

«О, мой рыцарь! Я в прокуратуре, говорить не могу. Но я буду ждать вас в дальней беседке за третьим прудом в 19.00. Хочу встретить с вами закат, а может быть, и рассвет! Целую, целую, целую! Вся ваша Н.»

У автора «Сумерек экстаза» потемнело в глазах, и он сладко оторопел. Какая уж там биохимия расточилась по его телу, решать специалистам, но Кокотов ощутил, как знобящий зной ожидания заструился по венам и артериям, добираясь до самых отдаленных капилляров и гудя при этом, будто высоковольтные провода в степи. «А может быть, и рассвет…» Его душа наполнилась той безбрежной плотской радостью, которая дает странное ощущение бессмертия или предчувствие того, что все-таки есть, есть какой-то потаенный способ избежать тлена! Секретом этим владеет женщина, одна-единственная, и тайна эта зашифрована в неповторимом сочетании ее взглядов, улыбок, ароматов, ласк, счастливых вздохов и стонов. О боже! Рассвет, рассвет…