Читать книгу "Мир чудес - Робертсон Дэвис"

Сэр Джон сообщил, что звонит просто, чтобы сказать: он примет участие в концерте в соответствии с приглашением, сделанным несколько месяцев назад, что он прочтет посвящение Ирвингу, которое специально написал для этого случая Урбан Фроли, это любимое дитя муз, что он приедет в театр только в половине пятого и что будет уже в костюме, так как, вероятно, все помещения за сценой будут переполнены, а он меньше всего хотел бы создавать для кого-то неудобства, требуя себе грим-уборную, подобающую звезде. Все это говорилось в шутливой, но не терпящей возражений манере, — таким тоном он разговаривал на репетициях, вставляя множество «э» и «кн», чтобы звучало дружелюбнее. Судя по всему, секретарь секретаря давал удовлетворительные ответы, потому что сэр Джон, закончив разговор, сочувственно посмотрел на меня, словно на недоумка, который не понимает, как делаются такие вещи.

Было решено, что отвезу его в театр я, поскольку ему, вероятно, понадобится помощь с костюмом, и хотя у него есть его старый шофер, на которого можно положиться, костюмер из шофера никакой. Мы выехали с большим запасом — я помог ему (в его тяжелом бархатном костюме с меховой оторочкой) расположиться на заднем сиденье, а сам сел за руль. Это был старый лимузин, вопиющая эмблема классовых различий. Сэр Джон восседал сзади на обивке из превосходного габардина, а переднее сиденье, где находился я, было обито холодной, как смерть, кожей. Нас разделяла тяжелая стеклянная перегородка, но время от времени сэр Джон говорил со мной по переговорной трубке — он пребывал в великолепном настроении.

Бедный старик! Он собирался воздать дань уважения Ирвингу, и ни у кого в мире не было на это прав больше, чем у него, и никто не сделал бы это с более почтительной любовью, чем он. Для него это был великий день, а я боялся, как бы не случилось чего непредвиденного.

А оно, конечно, и случилось. Мы подъехали к служебному входу «Лицеума», я вошел внутрь и сообщил привратнику, что прибыл сэр Джон. Привратник оказался не привычной в театрах фигурой — солидный и пожилой, а молодым парнем, который относился к себе очень серьезно. Он держал в руках список тех, кого был уполномочен впустить, только вот никакой сэр Джон Тресайз там не упоминался. Он предъявил мне этот список, словно обосновывая свой категорический отказ. Я стал возражать. Он высунул голову на улицу, увидел наш лимузин и ринулся по проходу, ведущему на сцену; я не отставал от него. Он подошел к элегантно одетому человеку (я знал, что это один из самых блестящих актеров-рыцарей более молодого поколения) и прошептал ему на ухо: «Там приехал какой-то божий одуванчик — одет, как Нерон. Он говорит, что должен выступать. Вы с ним будете говорить, сэр?» Тут вмешался я: «Это сэр Джон Тресайз, — сказал я. — Он должен произнести эпилог — похвальное слово Ирвингу». Знаменитый актер-рыцарь побледнел под своим гримом (он был в костюме Гамлета) и попросил сообщить ему подробности, что я не замедлил сделать. Знаменитый актер-рыцарь несколько секунд бранился с поразительной изобретательностью, а потом поманил меня в коридор. Я вышел, но не раньше, чем мне удалось определить, что за звуки доносятся со сцены — это был эпизод из «Лионской почты». Вот только ритм, интонация были абсолютно неподобающими — слишком разговорными, слишком обыденными.

Мы направились назад к служебному входу, и знаменитый актер-рыцарь, выйдя на улицу, прыгнул на заднее сиденье лимузина к сэру Джону и начал что-то взволнованно говорить. Чего бы я только ни отдал, чтобы услышать, что было сказано, но до меня на водительском сиденье доносились только обрывки фраз. «Ужасная неразбериха… представить невозможно, что означает организация подобного мероприятия… да ни у кого и в мыслях не было оскорбить такого великого деятеля театра и последователя Ирвинга… но когда Знаменитый Поэт отверг предложение, всякая связь, казалось, прервалась… больше никаких известий… нет, никаких сообщений в течение последней недели не поступало, иначе они непременно внесли бы изменения в программу… но дела обстоят именно так… огромное сопротивление… будьте снисходительны… выражаю свое глубочайшее сожаление, но, как вам известно, я могу говорить только за себя и в такое позднее время не вправе принимать решения единолично…»

И все в таком роде. Знаменитый актер-рыцарь сильно потел, и в зеркале с водительского сиденья я видел, что его огорчение искренно, но не менее искренна и его решимость стоять на своем. Эти двое являли собой весьма примечательное зрелище. Вы бы, Гарри, сделали из этого конфетку: пылкий молодой актер и старый — в благородной седине своей исключительности. Обыкновенная человеческая оплошность благодаря им становилась искусством. На лице сэра Джона было мрачное выражение, но наконец он выпростал руку, похлопал по коленке в гамлетовском трико и сказал: «Не скажу, что я понимаю, потому что не понимаю. Итак, ничего сделать нельзя, э? Чертовски неловкое положение для нас обоих, кн? Но пожалуй, я бы сказал, что для меня больше, чем просто неловкое». И тогда Гамлет, радуясь, что его пытка закончилась, улыбнулся своей знаменитой улыбкой, излучающей душевное обаяние, и сделал красивый жест: он взял протянутую ему для рукопожатия руку сэра Джона и поднес к своим губам. При сложившихся обстоятельствах лучшего и придумать было нельзя.

Потом я отвез сэра Джона назад в Ричмонд, и поверьте мне, это был долгий путь. Я не решался смотреть в зеркало, но пару раз все же взглянул, и оба раза по щекам старика катились слезы. Когда мы приехали, я, помогая ему зайти в дом, почувствовал, как тяжело повис он на моей руке. Мне было невыносимо оставаться там и слушать, что он будет говорить Миледи. Да и им не хотелось, чтобы я оставался.

Так вот вы, Роли, нанесли ему удар в спину. И не возражайте. Когда привратник показывал мне список участвующих в концерте, я увидел, что подписан он вами от имени знаменитого актера-рыцаря. Вы просто не дали хода тому телефонному звонку. Жаль, что вас не было поблизости и вы не видели сцену в лимузине.

Магнус замолчал, а никто другой, казалось, не хотел нарушать тишину. Инджестри вроде бы задумался на какое-то время, а потом заговорил.

— Не вижу никаких причин открещиваться от того, что вы рассказали. Только я думаю, что вы выставили все это в абсолютно нелепом свете, хотя факты изложили верно. Все правильно, в этом организационном комитете я отвечал за все. Я в это время самым серьезным образом пытался заработать себе репутацию в театре и не мог упустить такой замечательный шанс. Входившие в комитет звезды сваливали всю черновую работу на меня, но другого и ждать было нельзя. Я не жалуюсь. Но если вы думаете, что там, кроме непомерных амбиций сэра Джона Тресайза, не было никаких других, то вы ошибаетесь. Я целыми месяцами вел изматывающие переговоры, а поскольку никакой платы за выступления не предусматривалось, то с доброй сотней кандидатов мне приходилось разговаривать так, будто все они звезды.

Да, я разговаривал по телефону с сэром Джоном Тресайзом, но это случилось как раз в тот момент, когда я был в полном цейтноте. Да, я оставил этот звонок без последствий: к этому времени мне уже дали программу на тот кошмарный вечер, и мы должны были ее придерживаться, потому что иначе все это сшитое наспех из отдельных кусков полотно расползалось по швам. Вы видели, как расстроился один старик. Я видел, как расстроились, по меньшей мере, двадцать. Всю жизнь мне приходится что-нибудь организовывать, потому что такое уж вот я редкое существо: художник с недюжинными организаторскими способностями. И вот один из уроков, который я усвоил: нельзя давать волю жалости, потому что как только ты это себе позволишь, тебе на шею тут же усядутся десятки людей, которые проявления жалости считают слабостью. Они уведут вас с избранного вами пути, нимало не заботясь о том, чем это вам грозит. Вы, Магнус, говорили нам, что поступили в обучение к эгоизму. Так оно и было. И вы досконально изучили правила игры. Но мне нужно было учиться иметь дело с людьми вроде вас и при этом не становиться вашим рабом. Именно это я и делал. Мне жаль, если старик Тресайз пережил неприятные минуты, но, судя по тому, что вы нам рассказали, виноват в этом был только он сам. Я думаю, все со мной в этом согласятся.