Читать книгу "Паруса, разорванные в клочья - Владимир Шигин"

Каждое утро пленников будили и пересчитывали. Затем давали по сухарю и по нескольку ложек плова. За эти жалкие крохи почти всегда вспыхивали ожесточенные драки, нередко заканчивавшиеся чей-то смертью. Местные уголовники, давно потерявшие всякое человеческое обличие, готовы были вцепиться в горло любому за корку прогорклого хлеба. После этого часть людей гнали на работы в адмиралтейство, остальные же оставались под запором. Периодически всех пленников выводили во двор и перед ними казнили кого-нибудь из местных преступников.

— Ишь, страсть-то какая! — крестились наши. — Кровь льют, что водицу!

На ночь ворота запирались массивными железными засовами, и их неусыпно стерегли вооруженные стражники. Кроме стражей ворот вокруг тюрьмы ходил еще и внешний караул. Каждый час он подходил к тюремным воротам, при этом обходные что есть мочи лупили в барабаны и вопили:

— Все ли благополучно?

— Эйч! Хорошо! — орали им в ответ внутренние стражники.

— Инш-Аллах! Слава Богу! — кричали они уже все вместе, и затем обходные продолжали свой путь вдоль тюремных стен.

Спустя некоторое время положение офицеров «Флоры» по воле случая несколько улучшилось. Дело в том, что мичман Иван Сафонов, большой любитель живописи, однажды жестами попросил стражника принести ему бумаги и красок. Стражник просьбу выполнил, а мичман в один день нарисовал морской пейзаж, который стража тут же преподнесла начальнику тюрьмы Мехмеду. Рисунок тому очень понравился, и Мехмед сразу же велел мичману нарисовать для него морской бой.

— Баталия так баталия! — пожал плечами Ваня Сафонов и тут же нарисовал несколько картин, где турецкий корабль топит сразу целую армаду французских.

Успех его полотен был поистине потрясающ. Неискушенные в тонкостях большой политики, кто и против кого ныне воюет, турки собирались толпами у сафоновских картин, радовались нарисованным победам и цокали языками. В награду за эти картины, по настоянию автора, офицеров прекратили выводить на изнурительные адмиралтейские работы, а с самим автором заказчики отныне расплачивались едой — хлебом и бараниной, которую тут же делили поровну на всю команду. Теперь Сафонов рисовал еще более жуткие полотна, на них храбрый турецкий корабль топил одновременно не менее полутора десятков вражеских. Спрос на его произведения был ажиотажный.

Однажды где-то в конце апреля команду «Флоры» неожиданно вывели на тюремный двор. Какой-то толстый и хмурый турок долго и придирчиво осматривал пленников, а затем стал топать ногами и кричать на оробевшего и что-то невнятно бормотавшего Мехмеда. Как оказалось, прибывшего привел в ярость изнуренный вид русских моряков. Однако причина неудовольствия вовсе не крылась в заботе о пленных. Покричав, турок отобрал из всей команды «Флоры» одиннадцать более-менее здоровых матросов. Отобранных тут же отделили от остальных и, окружив охранниками, куда-то увели.

— Не поминайте лихом! — кричали уходящие в неизвестность. — Авось еще когда-нибудь да свидимся!

— Прощайте, братцы! — отвечали им остававшиеся.

Куда и зачем были забраны матросы «Флоры», стало известно значительно позднее.

Позже также выяснилось и то, что Сенявин окольными путями, но все же нашел возможность как-то помочь своим попавшим в беду подчиненным. Через датского посла в Порте барона Гипша он добился выдачи пленникам ежемесячного жалования в 32 копейки офицерам и 16 копеек матросам. Однако моряки этих денег так и не увидели. Все присвоил себе уже известный нам Мехмед. Не получали они и провизию, которую регулярно передавал в тюрьму Греческий Патриарх. Единственный раз смилостивился Мехмед, когда на Пасху за изрядную взятку дозволили передать пленникам корзину пасхальных яиц.

А голод и болезни давали себя знать все больше и больше. В одну из ночей умер матрос Сергей Сухинин. Лишь спустя сутки турки расковали покойника от еще живого товарища. Освидетельствование же смерти вообще выглядело ужасно. Вначале стражники долго били умершего в живот ногами, прислушиваясь, не застонет ли. Затем вбили кувалдой в рот палку и только после этого, удостоверившись в том, что никакого обмана нет, выбросили покойника в Босфор.

Кологривов, как мог, поддерживал дух своих сотоварищей. Верные корабельному братству офицеры и матросы старались держаться вместе. Давным-давно ушли в прошлое все различия: какая разница, кто ты в тюрьме: дворянин, мещанин или бывший крепостной? Перед страданиями и лишениями равны все! К сплоченной команде «Флоры» постепенно прибились пленные драгуны и казаки, а за ними и все бывшие в тюрьме христиане. Неофициальным командиром над всеми стал опять же Всеволод Кологривов, решавший теперь не только внутренние проблемы своей команды, но выступавший судьей во всех возникающих спорах. Постепенно к словам командира корвета начал прислушиваться даже злобный Мехмед. Поутихли сокамерники из уголовников, норовившие первое время вырвать у русских пленников лишний кусок хлеба и горсть риса. С помощью своих матросов Кологривов установил в Банье относительный внутренний порядок и справедливое распределение пищи, чего никогда не было за долгие столетия существования этого тюремного двора. Но как бы то ни было, тюрьма оставалась тюрьмой, а плен пленом…

* * *

Тем временем Сенявин ни на день не забывал о попавших в турецкий плен. Сразу же после победного сражения с турецким флотом при Дарданеллах он послал в Константинополь плененного ранее агу Селима-Чауша с извещением о прибытии посланника для переговоров. Помимо всего прочею, Селим-Чауш обещал помочь команде «Флоры».

Пока в делах военных и политических в который уже раз решались судьбы мира, тюремная жизнь в печально знаменитой стамбульской Банье текла своим чередом голод и избиения, унижения и казни, все как всегда. Однако, несмотря на это, команда «Флоры» держалась дружно и стойко.

Однажды в один из майских дней со стороны Босфора внезапно послышался гул отдаленных раскатов. Вначале никто не понял, выстрелы это или гром. Узнать что-нибудь определенное тоже было невозможно, но именно с этого дня отношение стражи к русским пленникам сразу переменилось в самую худшую сторону. Начались мелочные придирки, за каждой из которых следовали жесточайшие избиения. Моряков совершенно перестали кормить. Не выдержав этого, Кологривов высказал свои претензии колченогому Мехмеду и потребовал от него улучшить питание и прекратить издевательства. Мехмед лишь зло оскалил свой беззубый рот:

— Самим скоро нет хлеба! Сеняфин пуф-пуф, и хлеба нет!

То, с какой ненавистью произнес начальник тюрьмы имя русского адмирала, многое прояснило капитан-лейтенанту. Кологривову стало ясно, что причина кроется в результатах успешного боя Сенявина с турецким флотом где-то вблизи Дарданелл, повлекшего разгром турок, и как следствие этого, установление продовольственной блокады турецкой столицы. Что ж, новость стоила, чтобы за нее и пострадать!

— Вне всяких сомнений, Дмитрий Николаевич перерезал туркам все продовольственные артерии и берет султана измором. Так делали в свое время и граф Орлов со Спиридовым. Тактика проверенная и верная! — прикидывали возможные варианты происходящего офицеры.