Читать книгу "Магистр - Дмитрий Дикий"

Военачальник и Жук разделались со столькими, со сколькими смогли, но к утру в их противостоянии наступил перерыв. Военачальник стоял, опираясь левой рукой на воткнутый в камни меч, и смотрел в небо – оно все так же не было чистым, но пока никто больше не решался нападать. Жук успел увидеть, что всадник все-таки стоит, а не лежит, и перестал стрекотать. Он был мертв.

Тогда перед всадником опустилась с неба змея толщиной с теленка, и с нее сошла высокая фигура в островерхом черном капюшоне.

– Открой путь, – сказала она военачальнику.

– Вы не пройдете, – ответил военачальник спокойно-буднично. Он не знал, сколько еще этих тварей ему предстояло разделать, но понимал почему-то с отчетливостью, что никуда отсюда не уйдет, что именно эта битва важнее, чем бесконечное плавание через океан; что он будет здесь до тех пор, пока все жуки не уйдут, и Ход не закроется. Ине потому, что так важно было защитить странных жуков от странных наездников, а потому что это противостояние символизировало нечто большее: он находился на границе между правильным и неправильным, тем, как могло быть, и тем, как не должно.

Фигура откинула капюшон. Под капюшоном было гладкое лиловое яйцо, лишенное черт. «Ноппэрапон[171]», – с удовлетворением узнал всадник.

– Зачем тебе вставать между враждующими кланами одной семьи? – благодушно спросил наездник, говоривший, как всадник понял с немалым омерзением, откуда-то из середины тела. – Это не твоя война.

– Любая война – моя война, – ответил военачальник приветливо. – И Жук – не ваша семья. Я всадник и основатель ордена всадников, военачальник, известный как доктор Делламорте, я тот, кто несет гибель этому миру. Убирайся прочь, пока я не раскроил тебя на заплатки для чемодана.

Он перехватил меч поудобнее и приготовился защищаться.

Фигура атаковала молниеносно, и так же молниеносно парировал и контратаковал доктор.

Тогда они договорились, что переселенцы могут остаться на обретенном острове и контактировать с частью материка. Наездники будут считаться верховной властью над островом, который военачальник, почему-то усмехнувшись, предложил назвать Рэтлскаром: они будут владеть им по ночам, днями же новый город-и-остров будет подчиняться военачальнику, который присягнет на верность камаргскому правителю. Они скрепили договор: на хребте владыки наездников остался шрам в форме буквы V, военачальник же, уходя, припадал на левую ногу; видимо, эта рана была еще неприятней, чем на правой руке.

Однако он собрался с силами и заставил камни, землю и дерево сдвинуться, воздвигнув над Жуком курган.

* * *

В Полотняной книге спустя некоторое время было записано: «По истечении пятого дня мятежники, взбунтовавшиеся на новой земле, вновь окружили Военачальника, привязанного к древу Основания, требуя построить новые корабли и отправиться назад; однако он упорствовал и молчал».

Когда магистр очнулся, он был привязан к дереву. Не у земли, а довольно высоко, там, где начинались развилки. Все-таки «драка» с наездниками (всадник не жаловал слов вроде «битва», «сражение» или «схватка» и пользовался внутри себя этим пренебрежительным словом) не прошла для него даром. «Всадники ошибались, работая поодиночке, ха, ха, ха» – так думали мятежники. Всадник же, работавший в одиночку, подумал сразу много всяких вещей. Во-первых, что что-то подобное с ним уже случалось. Только тогда его звали иначе, он был почти совсем мальчишкой и не был связан. Во-вторых, что в очередной раз доигрался, что гидре революции надо рубить сразу все головы, и что тогда, на корабле, надо было не высокомерно делать вид, что с бунтом покончено в зародыше, а действительно… покончить с бунтом в зародыше, не оставляя за спиной тех, кто боится. В-третьих, он подумал, что у него в рукаве не осталось ни одного козыря и что такое тоже уже было. В-четвертых, он подумал, что ему всегда очень везло. Ему везло.

Вперед вышел Прайя с той самой «Мацуты». Он сказал, что они не хотят оставаться на этой земле, а всадник заставил их разобрать корабли, и на трех кораблях им всем не вернуться. Сказал, что даже если б они и поплыли назад, то не знают дороги. Сказал, что они набрали достаточно сокровища, валявшегося среди камней, и хотят теперь вернуться короткой дорогой, – а всадник знает короткую дорогу через воды! – и стать богатыми и счастливыми.

Прайя замолчал, ожидая ответа. Военачальник меланхолически подумал, не ответить ли, но, к сожалению, не мог: у него не получалось открыть рот и пошевелить языком. Он еще подумал: «Хорошо, что у меня такое невыразительное лицо, как застывшая маска, иначе они бы поняли, что я не могу говорить. А так они будут думать, что я не хочу говорить. А я хочу, потому что Прайя, самый умный из них, настоящий кретин, и мне не терпится сообщить ему об этом». Думать было очень хорошо, потому что когда человек не может двигаться и говорить, ему приятно осознавать, что он может думать. И потом, это занимает его время.

Остальные одобрительно зароптали. Прайя сказал, что всадник долго водил их по воде, как будто специально, чтобы все забыли рабство страны, откуда они приплыли. Всаднику стало смешно, и ему удалось улыбнуться. Они ничего не знали о Моисее и пустыне, а он знал, он пересекал ее, чтобы добраться до Алмазной сутры; они не знали, что рабы всегда рождают рабов, и никакая пустыня им не поможет. Они не знали: те, кто бунтуют, автоматически утверждаются в рабском статусе. Противодействие тирану – лишнее подтверждение того, что он тиран. Прайя и остальные затихли: похоже, улыбка военачальника им не понравилась.

Тогда вышли вперед несколько арбалетчиков и выстрелили в него. Несколько стрел достигли цели.

В Полотняной книге значилось: «Одна стрела пронзила плечо военачальника, а вторая бедро. Но он молчал и не говорил ничего».

Он тогда подумал: если после драки с наездниками ему казалось, что он устал, то это прошло. Плохо было лишь то, что он все еще не мог говорить и что святой Себастьян из него вышел весьма посредственный. Ну что ж, придется подождать. И он ждал.

В Полотняной книге значилось: «На шестой день с ночным приливом Жук источил оковы военачальника, и он высвободился, но не бежал под покровом тьмы, а, превозмогая боль, двинулся к лагерю повстанцев».

Если у него и оставались какие-то силы, то он их стремительно терял, как и сознание. Его никто не освобождал: Жук был мертв. На шестой день… вернее, на шестую ночь возле дерева оставались только двое стражей – Пиреш и Невеш, все с того же мятежного корабля. Тогда он понял, что либо не увидит следующий рассвет (не то чтобы ему так хотелось увидеть очередной рассвет, просто заканчивать свои дни и ночи на этом дереве было бы слишком глупо), либо как-нибудь освободится. Сейчас, ибо другого времени не было. Он не мог покинуть человеческую оболочку: сознания в нем было так мало, что оно бы не вернулось, а оставаться до конца времен волком или туманом ему не хотелось. Оружия (даже тайного, в рукаве) на нем не было, об этом бунтовщики позаботились, когда прикручивали его к дереву, и его красноглазый меч стал их главной добычей.