Читать книгу "Крепость души моей - Андрей Валентинов"

– А-на-хре-на?!

И снова грохот.

Мне ответили, подумал я, выходя на балкон. Внизу, под фонарем, валялся разбитый вдребезги телевизор. Обломки корпуса блестели лаковыми кляксами. Подставка отлетела на проезжую часть. Рядом с телевизором на боку лежал DVD-плеер, вроде бы целый. Не сразу я разобрал, что через крышку бежит глубокая трещина.

– Всю жизнь!.. всю, мать ее…

На плеер, доконав беднягу, рухнул журнальный столик. Единственная нога – резная, хитро изогнутая – отломалась при падении; столешница из оргстекла брызнула осколками. Фонарь отразился в каждом, превратив гибель в фейерверк.

– Копил! покупал… а, долбись оно конем…

Я опасно перегнулся через перила, пытаясь глянуть вверх, и едва не получил по морде чем-то мягким, пушистым. Мимо балкона, плеща рукавами, порхнула норковая шубка. За ней неслась дубленка – длинная, с капюшоном. И шапка из опоссума. И зимние сапоги.

– А-на-хре-на?! – хрипел Юрка-бомбила.

Он исчез в квартире. Когда Юрка вернулся, он кряхтел и ревел. Кажется, по дороге он свернул косяк балконной двери. Точно, свернул, убедился я, когда вниз упало кресло. Вторым креслом Юрка разнес пластиковую раму со стеклопакетами. Рама повисла боком, держась на упрямцах-шурупах, и чуть не расколотила окно кухни этажом ниже.

– Пахал!.. как проклятый…

Стайка джинсов. Кожаная куртка. Платья.

– Горб ломал…

Мобильник. В ствол тополя – хрясь! Другой мобильник.

Третий.

– На что я жизнь угробил?! На это говно?!

Ноутбук – об асфальт. Туфли – пару за парой.

– Юрочка! Что ж ты делаешь? Юрочка!

Жена Юрки не плакала – выла.

В окнах замаячили тени. Люди прислушивались. Всматривались. Тайком, украдкой; исподтишка. Люди боялись высунуться до пояса, выйти, встать в окне во весь рост. Юркин бунт, осмысленный и безнадежный, превратился в точку, жирную, как масляное пятно на скатерти, в подведение итогов. Дед-лайн, черта, из-за которой не возвращаются. Юрка и сам почуял неладное. Напоследок шмякнув оземь кофейный сервиз на шесть персон, он выматерился севшим голосом и убрался на кухню. Вскоре там зажегся свет.

Люди смотрели. Ждали.

Дверь подъезда распахнулась. На улицу, рыдая, выбежала Тоня, Юркина жена. Она кинулась к горе хлама, хватая шубку, плеер, баюкая на груди пару джинсов. Пара штанин обвисла подрезанными крыльями. Звериная, безъязыкая тоска слышалась в Тонькином вое. Так бьются над покойником. Когда она стала целовать обломки ноутбука, я не выдержал, ушел.

Надо собираться, думал я.

Пьеро

Мой грустный ангел, белый мой Пьеро,

Берет с помпоном, крылья с бахромою —

По-моему, сумою и тюрьмою

Мне не отделаться. Летит твое перо

Над целой жизнью, спряденной хитро.

Придет потоп – вода меня не смоет.

День гнева

05:03
…нет, так нельзя…

– Ты едешь или нет?

Я молчал. Судорожно пытался ответить и не мог. Муж бывшей поставил меня перед выбором, как перед стенкой. Раздайся команда: «Пли», грянь залп, и я, сползая по щербатому кирпичу, поблагодарил бы за милость. Умереть было легче, чем выбирать.

– Это твои вещи? – он указал на рюкзак.

– Да.

– Все, что ли?

– Да.

– Паспорт? Деньги?

– Взял.

Он снова перевел взгляд на рюкзак. Маленький, выцветший.

– Больше ничего?

– Хватит.

– Ненадежный ты чувак, – сказал муж бывшей.

Я пожал плечами:

– Ничего. Как-нибудь.

Он заглянул в комнату. На кухню. В ванную.

– Что-то ищешь? – спросил я.

– Все, – сказал муж бывшей. – Погнали. Спасаемся…

– Спасаемся?

Я смеялся, не в силах остановиться. Хохот захлестнул меня волной, девятым валом, я тонул в колючих, злых смешинках. Муж бывшей смотрел на меня с сочувствием. Странная гримаса коверкала его лицо. Впору было поверить, что сейчас его разобьет инсульт. Ты тоже стоишь перед выбором, подумал я. Только я не знаю, перед каким.

– Ненадежный ты чувак, – повторил он. – Нет, так нельзя.

И ударил с правой.

В голове разорвалась бомба. Я не упал – сел, сползая по обоям. Наклонился вперед, чувствуя, как к горлу подкатывает тошнота, и тогда он ударил еще раз.

Все закончилось.

05:36
…открывай ворота…

– …семнадцатый едет?

– Кто? А, да, конечно.

– Пусть скажет.

– Он спит. Нервы. Умаялся, сами понимаете…

– Пусть скажет.

– Он принял снотворное. Донормил, две таблетки.

– Ничего. Он скажет.

Острый палец ввинтился мне в мозг. Боли не было. Палец проникал все глубже, словно моя голова распухла вдесятеро. Когда мозг пробили насквозь, я очнулся. Сиденье водителя рядом со мной пустовало. Муж бывшей мялся снаружи, возле ангела в костюме. Ангел в гавайке стоял у машины, упираясь острым ногтем мне в переносицу. Сзади, на пассажирских сиденьях, тяжело дышали остальные: бывшая, Дашка, парни. Молчали; когда я обернулся, как по команде, отвели взгляды.

Я вылез из салона.

Серость. Скоро рассвет. Жара. Дикая, оглушающая жара. Асфальт плыл под ногами. Деревья на обочинах были похожи на рыбьи скелеты. Листья, свернутые в трубочки; жухлые, бурые, ломкие листья грудами валялись на высохшей траве. Я не видел их. Я чуял запах: горький, щекочущий ноздри. Слышал шуршанье: тихое, похожее на мышиную возню. В него контрапунктом вплетался рокот мотора.

– Ты бы иначе не поехал, – сказал муж бывшей. – Ты такой…

Я молчал.

– Я с самого начала ждал от тебя подляны. Ты ненадежный.

Жара. Серость. Окружная.

– У меня не было другого выхода. Я своих спасал.

– Извиняешься? – спросил я.

Он кивнул.

– Ты едешь доброй волей? – перебил нас ангел в гавайке.

Я смотрел на автомобиль. На лица за стеклами. Бывшая. Дашка; Пашка и Сашка. Представилось, как муж бывшей затаскивает меня, бесчувственного, в салон. Устраивает на сиденье рядом с собой. Объясняет: ненадежный чувак, я не мог иначе… Они кивают: да. Нельзя иначе. Смотрят мне в затылок. Всю дорогу от моего дома до окружной они смотрят мне в затылок, едва возвышающийся над краем сиденья. Меня клонит вбок, муж бывшей правой рукой сдвигает меня – манекен, символ спасения – обратно. А они смотрят. Кивают: да. Иначе нельзя.