Читать книгу "Новая журналистика и Антология новой журналистики - Том Вулф"

После игры я чувствовал себя полностью уничтоженным. В автобусе все молчали, утомленные матчем. За Понтиаком засели в пробке. Впереди стояла машина полиции, бросавшая в темный автобус проблески своего вращающегося маячка. Я сидел один. Подошел Джордж Уилсон, сел рядом, принялся подбадривать.

— Бог мой, Джордж, ну что тут говорить! — отмахнулся я. — Опозорился, чего уж там… Как будто сел за руль, повернул ключ, а двигатель вывалился на мостовую.

— Что поделаешь, футболистом надо родиться. — И он принялся разбирать характер футболиста на примере Бобби Лэйна, детройтского квортербека. Бобби жесткий, невозмутимый, но при этом сообразительный. Игра его всегда мотивированна. И при этом футболист не боится контакта. Уилсон вспомнил, как тренер Джо Стайдахар, по прозвищу Джамбо, крикнул как-то своим проигрывающим подопечным: «Где ж вам выиграть, ведь у вас у всех зубы целы!» У самого Джо во рту не осталось ни одного.

Уилсон описывает этого человека следующим образом:

— Здоровенный был, и едок отменный; как-то раз лос-анджелесские «Тараны» его хотели после выигрыша чемпионата на плечах пронести — в пятьдесят первом это было, да — уронили!

Сам Уилсон, когда играл, славился своим беспощадным блоком, во второй игре чикагских «Медведей» против вашингтонских «Краснокожих» снес Чага Джастиса и Джимми Джонсгона, выпустив Османски на гол. Тот матч закончился с разгромным счетом — 73:0. Уилсон был членом наиболее грандиозного состава всех времен — команды Джорджа Халаса из Мидуэя, чикагских «Медведей» начала сороковых годов: кроме Уилсона там еще играли Норм Стэндли из Станфорда, Сид Лакман, квортербек из Колумбии, Билл Османски из Холи-Кросс, Джордж Мак-Эфииз из Дьюка, Рэй Нолтинг из Цинциннати и Скутер Маклин, который с ним и остался, как и Альдо Форте. В линии центра блистал Клайд Тернер, по прозвищу Бульдог, привлекший внимание прессы, когда его родной техасский колледж распространил фото этого спортсмена с коровой на плечах. Ред Грейндж любил рассказывать, как Тернер однажды вывалился из окна четвертого этажа, гулко грохнувшись оземь, а когда подбежавший полисмен спросил, в чем дело, ответил, отряхиваясь: «Кабы я знал… Я сам тут только что оказался». В той же команде играли Хэмптон Пул из Станфорда, Джо Стайдахар, Кен Кевеноф из Луизианского университета, Дэнни Фортман из Колгейта, Эд Колман из Темпла, а также Эд Спринкл, чрезвычайно жесткий игрок, известный под прозвищем Ледышка. Эти игроки держали марку Чикаго целое десятилетие, вплоть до самой войны. Через год после победы 73:0 над Вашингтоном они разгромили «Гигантов» из Нью-Йорка со счетом 37:9. Это было через две недели после Пёрл-Харбора, на трибунах собралось чуть больше 13 тысяч человек, победители получили всего по 430 долларов на брата.

Сид Лакман как-то сказал, что наиболее значительным за все эти годы считает блок Уилсона. После той игры жена Уилсона поинтересовалась, кто же это из игроков их команды так жестоко снес двух «Краснокожих». В тоне ее ясно читалось осуждение. «Ну-у… вообще-то, это был я», — скромно ответил тогда Уилсон.

Сейчас он засмеялся, вспомнив этот эпизод.

— Может быть, я ошибаюсь? Может, ты рвешься к физическому контакту? Ведь Арчи Мура ты снес, да и другие моменты можно вспомнить.

— Дело в том, что у меня специфические слезные железы, реагирующие на удар, — объяснил я. — Безусловный рефлекс, неосознанная реакция. Противник удивляется, видя перед собой плачущего квортербека. Поэтому мне не нравится контакт. Это не значит, что я убегаю…

— Конечно, конечно, — согласился Уилсон. — Но футболисту требуется склонность к физическому контакту. Если пацан в детстве был покладистым и предпочитал уладить конфликт миром, не лезть в драку, то и на поле он подсознательно постарается избежать контакта, поскорее избавиться от мяча. Такие не годятся в футболисты. Они могут стать теннисистами, лыжниками, прыгунами. Я не хочу сказать, что у них не хватает смелости или воли к победе. Но футбол требует парней, рвущихся в драку, живущих ею… У тебя к чему тяга?

— Ну, к краю. Я высокий, тощий, мне крайним как-то удобнее…

— Пожалуй…

— Может, во мне еще проклюнется тяга к контакту до игры с Кливлендом?

Уилсон засмеялся.

— Ты быстро теряешь стартовый запал. Вот, к примеру, возьмем Бобби Лэйна. В свои лучшие годы, если блокер пропустил противника и его снесли, Бобби после игры только ухмылялся да утешал: «Ладно, не горюй, наверстаешь». И парень думал: «Вот молодец!» И в следующий раз из кожи вон лез, стараясь ради такого покладистого квортербека. Но со временем Бобби изменился и стал орать: «Ты что, сучья лапа, заснул?» Стали поговаривать, что Бобби дрогнул. Это не так, он просто потерял вкус к контакту. И это бы еще ничего, не будь он непогрешимым. Но у каждого квортербека есть свои слабости. И народ стал терять к Бобби уважение. И его игровые качества стали затухать. Все взаимосвязано. — Уилсон прищурился, глядя в окно автобуса. — И тут уже надо думать, чем заняться вместо игры.

Он заговорил о тренерской работе, о ее сложностях, как будто сожалея, что лишен возможности «контакта», обречен на роль наблюдателя из-за боковой линии. Отметил втягивающий, засасывающий характер этого занятия.

— И что, эта работа со временем накладывает отпечаток на тренера, меняет его? — поинтересовался я. — И как именно изменился Бобби Лэйн?

Он кивнул.

— Скоро тренер перестает обвинять себя и валит все на игроков. Он забывает, что его игроки — люди. Забывает, что сам играл. Джо Стайдахар, с которым я играл за «Медведей», когда тренировал «Таранов», заполз однажды за пальмы в вестибюле гостиницы — а ему трудно прятаться, здоровый лось — и следил, кто из его команды запоздал с возвращением. «Слушай, — сказал я ему потом — он не из обидчивых, с ним так можно, — ты что, забыл, каким сам был, когда играл?» А он, надо сказать, завзятый нарушитель всех режимов.

— О Винсе Ломбарди из «Мясников» тоже такое рассказывают, — кивнул я. — Что сначала он был свойским тренером, а потом переродился в администратора.

— Трудности, трудности, — вздохнул Уилсон.

Автобус наконец выпутался из пробки и понесся по темной дороге.

Бейсбольный тренер может размышлять несколько минут, сменить ему подающего или нет, а у футбольного на раздумья чаще всего не остается времени. Ошибка, если учесть, что в сезоне всего 14 игр, может стоить ему работы. Часто что-то непредвиденное — пенальти, травма, сбой — превращает тренера в наблюдателя, влияющего на игру не больше, чем билетер на входе или продавец попкорна. С тем только различием, что тренер несет ответственность за все происходящее на поле.

В свете всего сказанного собственные невзгоды показались мне легковесными, чего, очевидно, и добивался Уилсон. Не зря он известен среди игроков как «свойский тренер».

Я с благодарностью впитывал его слова и, когда автобус свернул с шоссе и завилял по местным дорогам, чувствовал себя уже намного лучше.

Игроки тоже обо мне позаботились. Когда мы подъехали к школе и переоделись после душа, они устроили мне долгую, утомительную ночную экскурсию по дискотекам Дирборна. При этом ребята все время похлопывали меня по спине и передразнивали мой акцент, гундося: «Сорок четыре, сорок два». По виду их можно было заключить, что они восхищаются моими подвигами на поле, и я даже начал смущенно откликаться: «Да ладно вам… ничего особенного».