Читать книгу "Бремя прошлого - Элизабет Адлер"

Джона Портера Адамса хоронил весь Бостон. На похороны пришли все те, кто отказывался принимать профессора и его жену при его жизни, отдавая теперь ему дань уважения. Но они по-прежнему игнорировали покрытую черной вуалью, замкнувшуюся в себе вдову, даже не взглянувшую в их сторону. Ходили всякие слухи о причине его внезапной смерти, в особенности в связи с недавним рождением его сына и наследника. Служанки сплетничали о постоянных поездках Лилли в Нью-Йорк, и многие строили догадки, но никто не знал, кто мог быть этот другой мужчина. И Лилли оказалась дважды осужденной бостонскими леди.

42

Дэн О'Киффи был одним из самых молодых конгрессменов Вашингтона. Гроувер Кливленд был в Белом доме второй срок и по-прежнему ввязывался в непрекращавшуюся борьбу с демократами из Таммани-холла. Склонность Кливленда к независимости восстановила против него даже собственную партию. Но Дэн О'Киффи также был личностью: он высказывал кому угодно собственное мнение, боролся не только за интересы ирландских, но и за попранные права всех других иммигрантов, был борцом против незаконных доходов и чрезмерной защиты тарифов, и тот часто приглашал его пообедать в Белый дом как официально, так и в частном порядке.

Дэн считал Белый дом самым величественным из всех когда-либо построенных зданий. Он родился не в Америке и знал, что ему никогда не бывать Президентом О'Киффи, хозяином всей этой узорчато-бархатной, хрустально-канделябровой, обставленной пальмами в кадках роскоши, но питал надежду, что, может быть, когда-нибудь, когда он женится и будет иметь детей, такая возможность откроется перед его сыном.

Конгресс заседал всего четыре или пять месяцев в году, и когда на Вашингтон наваливалась летняя жара, Дэн возвращался в Бостон, чтобы встретиться со своими избирателями и позаботиться о собственном бизнесе, который разрастался едва ли не быстрее, чем за этим удавалось следить. Он требовал от своих служащих двух вещей: честности и преданности. Благодаря своим мозгам и собственным большим усилиям он теперь держал магазины в сорока крупных городах – от Восточного побережья до Западного.

Дэн считал себя достаточно крепким парнем, прошедшим долгий путь от перепродажи часов на деревенских ярмарках до Конгресса. Но он по-прежнему носил красные подтяжки, ставшие чем-то вроде его фабричной марки, и на каждой фотографии в газетах или на политических плакатах красовался неизменно с большими пальцами, засунутыми за лямки этих подтяжек, со сдвинутым на затылок рыжей головы котелком и с уверенной улыбкой на лице.

У него так и не хватило времени найти себе жену или купить дом. Он по-прежнему жил в двух комнатах над своим магазином в Бикон-Хилле и, подобно большинству конгрессменов, на те несколько месяцев, что проводил в Вашингтоне, снимал меблированную комнату со столом. У него была значительная сумма денег в банке; его бизнес обеспечил ему некоторое состояние, и его политическая карьера имела под собой достаточно прочную основу. Но все же у него до сих пор не было места, которое он мог бы по праву называть своим домом.

Как конгрессмен от Бостона, Дэн ежедневно читал все массачусетские газеты и просто не мог пропустить сообщения о внезапной кончине одного из самых знаменитых бостонских ученых, к тому же принадлежавшего к одному из лучших семейств Бостона. Он с завистью читал о научных достижениях Джона Портера Адамса, его ученых степенях, полученных в Гарварде и Оксфорде, и о почестях, возданных ему коллегами, потому что единственное, что его всегда мучило, так это то, что у него не было образования.

Читая отчет о похоронах в «Бостон геральд», он узнал, что список присутствующих возглавляла госпожа Лилли Адамс и что там же был знаменитый актер Нэд Шеридан, пришедший поддержать ее в горе. А позднее Дэн вычитал в небольшой газетенке, что госпожа Адамс, родившая сына всего за несколько дней до смерти мужа, была не кем иным, как Лилли Молино из Ирландии, а также что она бывшая экономка господина Адамса, унаследовавшая его огромное состояние.

Дэн отодвинул обитое потертой кожей кресло, положил ноги на свой письменный стол, сдвинул на затылок котелок и задумчиво уставился в пространство. Так. Значит, Лилли Молино вернулась, чтобы снова преследовать Финна, разве нет? Он схватил газету и перечитал снова все сказанное об ее роскошном доме на Маунт-Вертон-стрит, о том, что ее покойный муж умер в возрасте шестидесяти лет и что его сын родился всего за несколько дней до его смерти.

Дэн помнил, что дом Финна стоял на углу Маунт-Вертон-стрит, и задумался над этим совпадением. Разумеется, его брат Финн не мог, живя так близко от Лилли, не встретиться с нею. Но он никогда ему об этом не говорил. Финн жил своей собственной деловой жизнью в Нью-Йорке. Насколько было известно Дэниелу, через его руки прошла целая вереница блестящих леди, но за все годы с его губ ни разу не сорвалось имя Лилли. Он не знал, превратилось ли пламя его любви в ненависть, или полностью выдохлось, но одно знал твердо: он, Дэн, повидается с Лилли.

Несмотря на то, что Лилли заполнила цветами огромный молчаливый дом на Маунт-Вертон-стрит и поддерживала яркий огонь в камине, сидя одна за ужином в освещенной свечами столовой, он по-прежнему казался гробницей всех умерших Адамсов, а не веселым домом нового сына и наследника, которому суждено носить их имя. Потому что, как кратко объяснил Финн, когда снова привел ее жизнь к нулю, у нее не было никакой возможности доказать, что этот ребенок не был сыном ее мужа. Но насколько она не желала признавать своего первого сына, настолько обожала второго. Порой, когда особенно бесконечно тянулись дни ее одиночества, Лилли думала, что ей не для чего было бы жить, не будь у нее ребенка.

Она назвала своего сына Лайэмом, что было ирландским вариантом имени ее брата Уильяма, и дала ему второе имя Джон, по мужу. Она отомстила бостонским аристократам, дав сыну имя одного из знатнейших семейств Ирландии. Она понимала, что они воспримут это как величайшее унижение, тогда как сама гордо считала это шагом наверх.

– Эти жалкие, чопорные, трусливые старые дамы вполне уживаются с изрядной долей ирландской крови в своих венах, – сказала она вслух, так и не прикоснувшись к ужину.

Последнее время она часто разговаривала сама с собой, – с кем ей еще было разговаривать? Разве что с ребенком, однако, пока все, что ему требовалось, это еда. Его няня была довольно бесцеремонной женщиной из Филадельфии, чувствовавшей превосходство над своей пользовавшейся плохой репутацией хозяйкой. Лилли могла бы ее уволить, но она очень хорошо управлялась с ребенком, а Лайэм был ее главной заботой.

Лайэм был ее ставкой на будущее. Теперь у нее было о ком думать, кроме себя самой. Она будет проводить с ним много времени, тщательно планировать его жизнь: обучение в школе, в колледже, его карьеру и светскую жизнь, хотя и не знала, как все будет складываться для него при такой матери, как она. Если, конечно, в период между настоящим и будущим не произойдет какого-нибудь чуда.

Но все это относилось к будущему. Она отодвинула эти проблемы на второй план своего сознания, отставила в сторону тарелку с нетронутой едой и, взяв с собой стакан вина, перешла в библиотеку.