Читать книгу "Том 2. Копья Иерусалима. Реквием по Жилю де Рэ - Жорж Бордонов"

мгновения даже мне самому становилось страшно. Тогда я велел, чтобы меня оставляли в покое, садился на коня и с громкими криками мчался в лес, на ходу сбивая плетью ветки и листву; я забирался в самые глухие, дикие чащи, изматывая и себя, и коня — так я загнал трех лошадей, — а потом возвращался в Шантосе, оборванный, изможденный, весь в ссадинах, но душа моя успокаивалась и жаждала покаяния — во всяком случае, мне так казалось.

Иногда я мчался к дубу-великану и засыпал прямо под ним, точно лесной зверь; ложем мне служил ковер из мхов, одеялом — густая листва вереска, а кровлей — раскидистая, сплетенная из кривых ветвей крона огромного дерева. Порой во мне пробуждалось мерзкое желание снова чинить зло и разглядывать обнаженные тела пажей… И тогда моя умиротворившаяся было душа напоминала тихий омут, где под безмятежной гладью прятались неукротимые бесы. Это лесные духи будоражили меня — и все начиналось сызнова.

— Лесные духи?

— А еще — одна книга, в которой таился дьявол. На ее страницах нашли отображение все грехи и пороки древних. В ту пору уже никто не следил за тем, что я читаю. Из этой-то страшной книги я и черпал вдохновение. Я давал ее читать пажам. В ту пору я и сверстники мои стояли на пороге того возраста, когда зло с легкостью находит дорогу к юным, невинным душам. Вскоре я стал замечать во взглядах товарищей моих смущение. И в висках у меня стучала кровь. Пажи не противились моим прихотям, а ежели сопротивлялись, то совсем недолго! Все они стали моими жертвами, это я ввел их в искушение и растлил — зрелищем обнаженного тела, притворной обходительностью… за исключением одного мальчика — пришлось напоить его, а когда он захмелел, я надругался над ним при всех… — в дальнейшем он оказался самым жестоким… Вот какие грехи совершал я, когда мне было всего только тринадцать-шестнадцать лет от роду. Я знал, что творю зло! Знал, однако, когда мне хотелось очаровать упрямого, несговорчивого мальчика, я всякий раз обращался за помощью к дьяволу, а после, получив то, что хотел, я бегом бежал в церковь и, обливаясь слезами, читал одну молитву за другой, дабы вымолить у Господа прощение…

Мастер Фома:

— И вот однажды сир Жан надумал женить Жиля и принялся рассылать послания разным именитым сеньорам. А я состоял при нем писарем, потому как умел красиво выводить буквы; к тому же старику хотелось, чтоб намерения его остались в тайне, а мне он доверял как никому другому. Сначала он помолвил Жиля с Жанной Пейнель, дочерью некоего Фулька, сеньора Гамбийского и Брикбекского, одной из самых богатых наследниц в Нормандии. К тому времени девица осиротела, так что из родни у нее остался лишь дед, барон де Шатобриан, убеленный сединами корыстолюбец, каких поискать. Бедняжку непременно отдали бы за Жиля в обмен на уплату долгов ее деда и если б Верховный суд большинством порешил, что так тому и быть. Но сделка не состоялась! Старик де Краон, вне себя от гнева, ревел: «Парня надобно женить во что бы то ни стало, и чем скорее, тем лучше!» Злобствовал-то он злобствовал, а вот к чему эдакая поспешность — не объяснил.

При мне старик никогда не отчитывал внука, что бы тот ни отчебучил. И многие из нас, как ни странно, и понятия не имели об утехах Жиля. Я решил — старик торопится оттого, что знает о причудах, жестоких проделках и таинственных исчезновениях юного сира, и я высказал на сей счет все, что думаю. Сир де Краон, однако, не внял мне и продолжал упрямо стоять на своем. Он написал монсеньору герцогу Бретонскому: на сей раз он положил глаз на Беатрису Роанскую, племянницу герцога. Брачный договор был скреплен подписями в Ванне при свидетелях — как положено. Но сделка опять не выгорела — старик нежданно-негаданно отверг и эту партию. А Жиль смотрел на деда, которого кидало из одной крайности в другую, и потешался. Ему было безразлично, кто станет его женой. Однажды я, набравшись храбрости, осторожно, с оговорками — уж можешь мне поверить — полюбопытствовал: какая из девиц, мол, ему милее всех, а он только расхохотался и воскликнул: «Та или другая — какая разница, дядюшка Фома? Все они одним миром мазаны — балаболки, неряхи и нюни. А я привык к жизни вольной — да здравствует свобода!»

Для отвода глаз, а может, и по наущению старого сира де Краона Жиль появлялся на людях с какой-то беспутной девкой, смуглой, зеленоглазой, длинноволосой, — она как будто явилась из чрева дьяволицы или цыганки, но красоты была ослепительной, редкостной — высока, стройна, тонка в талии, иными словами, глаз не отвести. Во время пиршеств Жиль теребил ее за пальцы, правда, слегка, и нежно оглаживал по бедрам, что старику Краону доставляло несказанную радость. А распутница надувала губы и обжигала всех холодным, точно у змеи, взглядом. Она так и осталась в Шантосе. Еще бы, поди, жилось ей неплохо — и наряды тебе всякие, и кольца с браслетами, и застолья пышные! Не исключено, впрочем, что Жиль обхаживал ее да ласкал без притворства — утехи с нею, как видно, и впрямь были ему в удовольствие… Однако с ним в любое время могло случиться все что угодно. В нем жили две враждебные сущности. И время от времени одна затмевала другую, а иной раз они вдруг проявлялись одновременно, и тогда он оказывался как бы меж двух огней… Но тем, кто был дорог ему, Жиль не причинял ни малейшего зла. Он никому не навязывал дружбу и никогда не торговал ею — это чувство было для него священным, независимо от происхождения того, с кем дружил он, и состояния, каким тот обладал. Иных слуг Жиль нещадно тиранил, а других осыпал милостями и дарами. И все думали о нем по-разному. Утром он вел себя так, а вечером — уже совсем иначе. Его правая рука не ведала, что творила левая. А жизнь била из него прямо ключом. Ни один замок не славился таким гостеприимством по отношению к обездоленным, как Шантосе; ни один сеньор не был столь щедрым, как Жиль. Но ежели бродяги случайно попадались ему на проселочных дорогах или деревенских улочках и не успевали вовремя перемахнуть через изгородь или прижаться к стене дома, Жиль сбивал их с ног и давил, как червей…

— А как он относился к вам, мастер?

— Чудесно! Я жил во