Читать книгу "Мой плохой босс - Джина Шэй"

Такого — не ожидал.

Хотя, ну да, эффект ледяного душа все-таки имеется. Сейчас — когда Злата стоит на свету, и её можно рассмотреть — есть от чего охренеть. Я и сам не думал, что за сорок минут, заехав к какому-то «частному мастеру», Хмельницкая и Зарецкая смогут достать вот это…

Злата Зарецкая в коротком кожаном платье, алом и настолько облегающем, будто её облили кровью. Туфли на высоченной шпильке — такие же красные, и даже с украшенными шипами задником. Сущая дьяволица, только рожек не хватает — вместо них маска кошки, тоже из алой кожи, прикрывающая половину лица, и ровным счетом никак не мешающая мужу узнать собственную жену.

Увидеть и чуть скользнуть языком по пересохшим губам. Да, я бы тоже это захотел, но у меня есть получше.

— Малышка? — это все, что выдает Зарецкий, силясь выйти из ступора.

Ирина делает шаг назад и вовремя — потому, что хлыст в руке Златы все-таки взмывает вверх и падает на спину Зарецкого. Он охает, вновь опуская голову — удар застал его врасплох.

— Я тебе не малышка здесь, Зарецкий, — бросает Злата и заносит руку во второй раз, — замолчи, прямо сейчас — замолчи. Замолчи, наконец, тебе уже говорили.

Да-а-а, я бы тоже как угодно её сейчас назвал, но не малышкой. Фурией, мегерой — это можно. Но не малышкой, ни в коем случае.

Глава 46. Злата

— Замах сильнее!

Она превратилась в шепчущую тень, она не говорит ничего, кроме вот этих коротких инструкций, но даже так для меня ее слишком много.

Мне хочется только плакать и рвать мужа на клочья.

Ты помнишь, милый друг, как мы с тобою в унисон дышали? А сейчас — ты у ног моих, давишься болью…

Я училась быть для него такой, какой ни у кого больше не было. Спокойной. Нежной. Красивой. Идеальной. Он был достоин. Он сводил меня с ума тринадцать лет, до сих пор, ежечасно. Я знала, кто он по жизни, я знала, сколько людей боится одного только звучания имени моего мужа, но со мной… Со мной он был другим. Таким трепетным, таким заботливым. И чтобы ничего не разрушить, чтобы наш хрустальный замок продолжал стоять, я могла не делать некоторых вещей…

Никогда не спрашивать, где он пропадает, ни в коем случае, я не скандалистка. И мой муж не обязан мне отчитываться.

Никогда не поднимать на мужа руку — только вульгарные истерички делают это. Я не буду!

Даже если он является, и на лацкане пиджака находится белый женский волос.

Даже если после этого он напоминает мне неандертальца, который способен овладеть мной там, где найдет.

В библиотеке — прямо в кресле, а было и у книжных полок. И я помню эту близость, когда спина трется о книжные корешки…

В гардеробе? Я частично одета? Совсем не одета? Когда и кого этого смущало? Не его — точно не его.

В ванной? Один раз он даже вышиб защелку у двери от нежелания меня дожидаться.

В саду… Было даже в моей любимой оранжерейной теплице, в которой я выращивала самые капризные виды орхидей.

Я знала, какой он приходит по этим дням недели. Меня устраивало. Я отпускала прислугу в эти дни, нарочно ставила им короткие дни, чтобы нам с мужем никто не мешал. Меня пьянило его возбуждение… Всегда такое алчное, нетерпеливое… Будто дикий зверь, попавший в плен, вдруг вновь избавился от своей узды и ворвался в наш с ним дом.

Я никогда не думала о том, почему это возбуждение у моего мужа просыпается строго по определенным дням недели. И почему всегда, абсолютно всегда, он задерживается с работы в эти дни.

Старалась не думать!

Кто-то назовет это глупостью. Я — хранила спокойствие своей семьи. Кто, если не я?

Мама как-то наняла детектива, притащила мне фотографии, требовала немедленно развестись «с этим развратником», а я… Просто сложила фотографии в тот конверт, в котором их принесла мне мама и швырнула в камин. Не глядя. Это было сложно…

Думать было нельзя. Об этом — нельзя!

И вот — является эта дрянь… Наглая. Самоуверенная. Стерва!

Смеющая говорить мне то, на что я так долго закрывала глаза. То, что я на самом деле тайным уголком сознания знала. Просто не хотела признавать.

Сама по себе — ты своего мужа не заводишь!

Больнее было только сунуть руку под ребра и выдрать оттуда мои легкие без наркоза. Но честнее слов в этой вселенной не придумали. Как я до сих пор дышала? Одной надеждой, ничем иным…

И вот куда это меня привело.

К темной забегаловке в каком-то задрипанном клубе. К тряпкам форменной проститутки, которые я сама (сама!) на себя надела. К моему мужу, скорчившемуся у моих ног.

Он сильный. Умный. Быстрый. Он может встать и выдрать плеть у меня из руки одним движением.

Почему он этого не делает?

Плеть в моей руке будто поет мне серенаду. Я должна её выкинуть, как можно скорее, а я… Я приросла к ней пальцами. Я зачарована. Заворожена гулкими стонами мужа.

Тебе больно, Прош? Правда больно? Подожди, будет больнее!

Жаль — он не может ощутить той боли, той агонии, что рвет меня на части.

Двенадцать лет! Из тринадцати! Принадлежали этим стервам! Таким, как эта!

Двенадцать лет ему было мало одной меня!

— Стоп, пауза… — и я замираю с занесенным вверх хлыстом. В крови кипит горячий жар, жажда. Я хочу! Хочу продолжать. Хочу растерзать мужа до того, как он сбежит от такого чудовища…

Стерва обещала, что после этого, он её забудет. Конечно — я не поверила. Как можно в это поверить? Как можно поверить в то, что после этого — между мной и мужем останется хоть что-то?

Он дышит гулко, жадно. Сколько алых полос на его спине? Десять? Пятнадцать? Я потеряла счет…

Стерва наклоняется к нему, прихватывает за волосы, оттягивает голову назад. Ревность снова накрывает меня ядовитой духотой, и больше всего на свете мне хочется эту проклятую блондиночку убить, удушить, выдергать все волосы по прядочке, но…

Она заставляет его посмотреть на меня.

Он смотрит. Темными, почти бездонными глазами. Какой он бледный… Ему плохо?

Конечно, плохо, после пятнадцати-то плетей… Его, наверное, будет тошнить от жены… Нет, точно, он подаст на развод завтра же…

Завтра!

А сегодня — я спрошу с него за двенадцать лет вечеров в этих борделях!

— Проси продолжения, если ты его хочешь, — шипит стерва, и мне хочется передернуться. Попросить? Да она вообще в своем уме? Разве он будет?..

— Прошу, — он хрипит, будто на взводе, — умоляю, малышка, продолжай…

— Малышка? — на губах стервы расцветает ехидная улыбочка и на меня она смотрит будто насмешливо. Ну, да, эту-то дрянь он именует иначе. С уважением. С трепетом!