Читать книгу "Мечта о Просвещении - Энтони Готтлиб"

Согласно эссе Руссо, искусства и науки не только порождают плохое поведение, но и сами являются порождением наших пороков. Искусства «питаются роскошью». Астрономия «родилась из суеверия» (то есть она развилась из астрологии), физика – результат «праздного любопытства», а геометрия – следствие «корыстолюбия» (потому что изначально она использовалась для обмера земельных участков). Наука в целом вводит нас в заблуждение, потому что ошибиться гораздо проще, чем быть правым. Для достижения той цели, которую ставят перед собою наши науки, «они бесполезны». Физика, например, бессмысленно пытается объяснить «необъяснимые тайны электричества». И «по производимому ими действию они опасны». Поскольку науки являются продуктами безделья, они сами приводят к безделью, по словам Руссо. Они не делают нас лучше управляемыми, более счастливыми или менее извращенными. Вместо этого они ослабляют религию и патриотизм и ведут к распаду империй. В более поздней работе Руссо заявил, что «умствование и философствование… втихомолку подкапывает истинный фундамент всякого общества»[800]. Он отмечал также, что умственный труд вреден для здоровья. Долгие загородные прогулки и сельскохозяйственные работы, с которыми Руссо сам не сталкивался, были лучшим досугом.

Руссо, как мы помним, полагал, что новые технологии часто вредны[801]. В своем эссе для Дижонской академии он даже порицал технологию печати. Это было «ужасное искусство», потому что оно увековечило «ошибки и излишества человеческого разума». Благодаря этому неудачному изобретению «пагубные размышления» различных писателей, таких как Спиноза, будут существовать вечно. Руссо не упомянул тот факт, что печать позволяла и ему распространять его собственные эксцентричные идеи о «счастливом состоянии невежества». В типично провокационном замечании он утверждал, что сам Сократ превозносил невежество[802]. На самом деле что Сократ хвалил, так это честное признание невежества, когда человеку не хватает знаний. В отличие от Руссо, он никогда не подразумевал, что невежество как таковое желательно. Если нашим потомкам достанет мудрости, заключал Руссо, они возопят к небесам:

Всемогущий боже! Ты, в чьих руках наши души, избавь нас от наук и пагубных искусств наших отцов и возврати нам неведение, невинность и бедность – единственные блага, которые могут сделать нас счастливыми и которые в твоих глазах всего драгоценнее![803]

Утверждение о том, что некоторые части мира стали «весьма просвещенными», неоднократно выдвигалось в середине XVIII в. Вольтером и многими другими. Фактически одна из определяющих характеристик Просвещения как интеллектуального движения состоит в том, что его представители «думали, что живут в эпоху Просвещения»[804], как выразился один современный историк. В отличие от ворчливого Руссо, Вольтер и его единомышленники считали, что в такие времена в целом жить хорошо. В своей книге об эпохе Людовика XIV Вольтер писал, что эта «счастливая эпоха… увидела рождение революции в человеческом разуме»[805], которая началась с Бэкона, Галилея и Декарта и дала начало «самому просвещенному веку, который когда-либо видел мир»[806]. Статьи в «Энциклопедии», начавшие появляться в 1751 г., ссылались на «философский век», который «полон света»[807]. Примерно 20 лет спустя другой писатель восторгался тем, что «империя разума расширяется с каждым днем».

Соредактор Дидро Д’Аламбер опубликовал «Предварительное рассуждение» к энциклопедии, ставшей манифестом для движения, и назвал ее героев. «Основными гениями, которых человеческий разум должен считать своими мастерами»[808], были Бэкон, Декарт, Ньютон и Локк, способные победить «множество предрассудков»[809] и преодолеть «слепое восхищение древностью». Все великие системы взглядов надлежало отвергнуть в пользу осторожного накопления фактов. Декарт заслуживал похвалы за свой ставящий все под сомнение подход (хотя он несколько сбился с пути со своим уважением к «врожденным» идеям). Ньютон поставил натурфилософию на прочную экспериментальную основу, а Локк сделал нечто подобное для философии в целом, показав, как работает сознание и каковы его пределы. Роль Лейбница, однако, по словам Д’Аламбера, была неоднозначной. Хотя он превосходно продемонстрировал «неадекватность всех предыдущих решений» различных проблем, «он не был удовлетворен формулированием сомнений; он пытался рассеять их»[810]. В результате он преждевременно предложил собственную грандиозную систему, которая содержала некоторые довольно неправдоподобные и бесполезные идеи.

Важность интеллектуальной осторожности подчеркивал Дидро в статье, объясняющей цели «Энциклопедии»: «Мы должны… позаботиться о том, чтобы объяснить причины, когда они есть; определить причины, когда мы их знаем; указать их следствия когда они бесспорны; научить людей сомневаться и ждать…»[811] Поскольку смысл «философского или сомневающегося духа» состоял в том, чтобы «сбросить ярмо авторитета», он довел бы идею до абсурда, если бы одна форма догматизма была просто заменена другой. Статья Энциклопедии о «Философе» (интеллектуале) проливает дополнительный свет на ценности этих сомневающихся духов и на то, как они видят себя. Они противопоставляли современного философа древним мудрецам-стоикам, «которые глупо желали отрицать страсти». Истинный философ, хотя и руководствуется разумом, не стремится устранить свои эмоции, потому что это невозможно. Вместо этого «он работает над тем, чтобы они не доминировали над ним, извлекает из них выгоду и разумно их использует…»[812].