Читать книгу "Путеводная звезда [= И нет любви иной...] - Анастасия Дробина"

– Возьми, пригодится. Ехать-то долго по холоду, а Иринка в тяжести.

Сейчас эта шуба лежала в глубине пролетки. С неба все гуще падал снег, иногда сквозь обрывки облаков проглядывала мутная луна, и Гришка тревожился все сильней. В доме Картошек уже не горели огни. Ну, как Иринка испугалась и легла спать? Ну, как не хочет ехать с ним? Ведь, ежели вспомнить, они за пять лет и поговорить толком не смогли ни разу…

Со стороны дома донесся чуть слышный скрип. Гришка замер, прислушался. Тихо. Он подождал немного – и звук повторился: кто-то осторожно прикрывал за собой входную дверь. Одним прыжком Гришка оказался возле высокой, без единой щели калитки. Несколько мгновений, тягучих, мучительных, – и калитка отворилась.

– Ты почему раздета? – ошеломленно выговорил он, глядя на бледную Иринку, на которой поверх домашнего платья была всего лишь наброшена шаль с кистями. За ее юбку держалась тщательно укутанная старшая девочка – четырехлетняя, очень похожая на мать, грустноглазая Машенька. Та, в свою очередь, обнимала за плечи двухлетнего мальчишку, а маленького, годовалого, завернутого в пуховое одеяло, Иринка держала на руках.

– Тебе тяжело… Дай. – Гришка бережно принял из ее рук ребенка, прижал к себе. Мальчик заворочался, сонно хныкнул, и у Гришки похолодела спина: сейчас разревется, и вся семья высыплется из дома… Но ребенок прижался щекой к холодному Гришкиному кожуху, сладко чмокнул и заснул.

– Скорее, – шепотом скомандовал Гришка, и они молча побежали через пустую, засыпанную снегом улицу к ожидавшей пролетке.

– Мать честная, сколько вас! – поразился задремавший было извозчик. – И куда с дитями на ночь глядючи?

– Не твое дело, трогай!

– А червонец?

– За заставой получишь. – Гришка передал Иринке ребенка, торопливо посажал в пролетку детей, помог им и Иринке усесться и вскочил сам. – Пошел!

Извозчик вытянул кнутом застоявшихся лошадей, и пролетка быстро покатилась к заставе.

Всю дорогу Гришка украдкой выглядывал из пролетки – нет ли погони. Но улицы были пусты, лишь в близких к заставе кабаках слышались крики и пьяные песнопения. Дети вскоре заснули. Иринка сидела неподвижная, застывшая, глаза ее смутно блестели в темноте, и Гришка видел: она смотрит на него. Он поглядел на детей, убедился, что все трое спят, и лишь тогда протянул руку, и ледяные маленькие пальцы осторожно скользнули в его ладонь.

– Ничего не бойся… Слышишь? Ничего со мной не бойся. Мы уедем далеко-далеко… Хорошо будем жить. Я всегда с тобой буду. Веришь мне? – Он говорил и говорил, стараясь словами заглушить свою тревогу, не дать беспокоиться и ей. А Иринка молча слушала, не вытирая слез, прижимая к себе головку спящего сына и свободной рукой изредка пожимая Гришкины пальцы. Снег, все усиливаясь, летел в лицо, залеплял ресницы. Потом вдруг прекратился, небо разом очистилось, луна осветила побелевшие холмы, и Гришка увидел, что они уже проехали заставу, что впереди – огни табора, что пролетка стоит, и услышал знакомый сердитый голос:

– Гришка, жив? Сделал, что хотел?

Он выскочил из пролетки. Отец в том же обрезанном полушубке, но без шапки, стоял рядом с лошадьми, а за его спиной, казалось, толпился, смеялся, скалился и глазел на них весь табор, от детей до стариков. Несколько смущенный таким вниманием, Гришка неловко поздоровался с цыганами, сунул извозчику обещанный червонец и под подбадривающие крики зрителей принялся вынимать из пролетки спящих детей.

– Вон как! Глядите, ромалэ, теперь можно и самому не стараться!

– Один, два… Трое! Ну, бога-атое приданое взял!

– Одна девка? Ну, слава богу – один раз жениха искать!

Но когда из пролетки в свет высокого костра спустилась, кутаясь в лисью шубу, успевшая вытереть слезы Иринка, насмешливые возгласы смолкли. Лишь кто-то из молодых восхищенно присвистнул, а толстая старуха с мешком на плечах довольно крякнула:

– Не прогадал, кофаре!

Смущенная Иринка поклонилась Илье. Тот сначала озадаченно молчал, вглядываясь в ее лицо, затем протянул:

– Ну, кажется, помню тебя, красавица. И за что моему дурню такое счастье, а?

– Благослови, Илья Григорьич… – опустив глаза, прошептала Иринка. Как была, с ребенком на руках, встала на колени в снег. Рядом, со спящим двухлетним мальчишкой на плече, опустился Гришка. Глядя на них, бухнулась на колени и проснувшаяся Машенька, и цыгане, наблюдавшие за сценой, негромко рассмеялись.

– Господь бог с вами… – коротко сказал Илья, за неимением иконы помахав перед ними трубкой. Затем перекрестил Иринку, поднял ее с колен, поцеловал в лоб. – Будь счастлива, девочка. Полезай вон в бричку, не замерзнете. Там сена мешок навален, подушки, да я еще тулуп положил. Да детей, детей укрой, путь не близкий! А ты чего стоишь – вставай! – Это уже относилось к Гришке, резво вскочившему на ноги. Илья показал ему на бричку с крытым верхом, в которую Иринка укладывала детей.

– С лошадьми управишься? Вам лучше будет в первой же деревне на ночь остановиться. А доберетесь до Смоленска, сразу ищите цыган, там мы долго жили, все помнить должны. Спросишь Андрея Калоро, если жив еще. Если помер – к сыну его пойдешь. Помогут. Не забудь потом матери отписать.

– Спасибо, дадо.

– На здоровье. – Илья помолчал. – Ты Митро про меня сказал?

– Сказал. Он тебя в Рогожской у Парфеныча будет ждать.

– Дашке не болтнул чего?

– Нет. Ей-богу, нет! – побожился Гришка и удивился, заметив на миг в глазах отца искорку сожаления. Но на вопросы не было времени, Иринка уже с тревогой выглядывала из брички, и Илья толкнул сына в плечо.

– Давай, иди к ней. С богом!

Они обнялись, Илья перекрестил сына, и Гришка побежал к бричке. Вскоре над спинами гнедых взвился кнут, лошади тронули с места, и цыганская кибитка, покатившись по заснеженной дороге, исчезла в темноте. Илья молча смотрел ей вслед.

– Ох, и лихой ты, морэ! – задумчиво произнес переминающийся рядом с ноги на ногу Митька. – Такое дело в полдня обтяпать… Другие по три года собираются.

– Угу… Кому не сильно надо, те и собираются. – Илья хлопнул мальчишку по плечу, слегка подтолкнул его в сторону шатра. – Иди спать. Да огонь не упусти, замерзнешь еще под утро! Я в город пошел.

– Тебе не помочь? – привычно спросил Митька. – И куда нелегкая несет на ночь глядя?

– Тебе забыл доложиться. Иди.

Хорошо знакомый Илье трактир в переулке близ самой Рогожской заставы всегда был темным, грязноватым и полным всякого сброда. «Точь-в-точь как у Лазаря», – невесело подумал Илья, входя внутрь. Свободное место долго искать не пришлось: этим вечером трактир был почти пустым, без шумных и пьяных компаний, лишь в углу мирно выпивали трое нищих да ближе к буфету парились над дымящимся чаем извозчики. К севшему за стол Илье подошел сам хозяин – горбатый хромой старичок с розовой плешью, в женском сборчатом фартуке. Илья спросил водки и соленых огурцов, но пить не стал. В трактире было натоплено, он сбросил на лавку рядом с собой полушубок, обеими руками взъерошил волосы, стряхивая с них растаявший снег. Подумав о чем-то, медленно перекрестился. И сидел не двигаясь, глядя остановившимися глазами на бьющийся в лампе красный огонек, до тех пор, пока не скрипнула тяжелая дверь и в кабак не вошел, недоверчиво осматриваясь, Митро.