Читать книгу "Смотри, я падаю - Монс Каллентофт"

Дальняя дверь открывается со скрипом. Хоакин Оррач входит в комнату, за ним плетется вторая девушка, ее взгляд совершенно пуст. Одну руку она прижимает к низу живота, на платье у нее следы крови. Глаза опухшие, губы разбиты.

Кондезан и Салгадо смотрят друг на друга, а девушка у лифта подходит и обнимает свою подругу.

Кондезан встает.

– Отвези ее к немцу, – говорит он Хоакину. – Вторую отпусти там, где ты ее подобрал. Потом вернешься сюда. Сразу же.

Оррач кивает. Плечи у него опущены, он не смотрит девушкам в глаза. Ведет их к лифту, и они едут вниз.

Кондезан снова садится на диван. На столе перед ним лежит конверт.

– Сейчас хорошо бы пивка, – говорит он.

– Пиво всегда хорошо.

Салгадо приглаживает свои штанины, и эти двое снова тихо сидят рядом.

Примерно через четверть часа Салгадо встает.

– Этот псих ненормальный уже должен бы вернуться.

Кондезан кивает. Смотрит в свой мобильник.

– Он всего в квартале отсюда.

Салгадо кивает, выходит на лестничную площадку и через несколько минут возвращается.

С ним женщина.

В синей юбке и белом топике.

Эмма. Это ты. Я так этого хочу. Не хочу этого.

Женщина входит в комнату. Тим видит ее лицо, светлые волосы, глаза, смотрящие через окно, мимо него, на огни Пальмы, которые медленно дышат ночью.

Наташа Кант.

Это она, это ты.

Буквально через пару минут возвращается Оррач. Он входит в комнату из лифта, плечи чуть расправлены, он становится рядом с остальными мужчинами у стола.

– Все будет в порядке, – говорит Салгадо.

Тим достает мобильник. Выводит на экран панель и нажимает на запись. Смотрит на рисунок звука, запись пошла и на аудио, и на видео.

Кондезан берет со стола конверт, открывает и достает оттуда пачку скрепленных бумаг, которые он протягивает Наташе.

Салгадо достает ручку. Протягивает Наташе, которая переводит взгляд с одного на другого. Берется за спинку дивана, смотрит на обивку, будто не понимает, что делать.

– Подписывай, – говорит Кондезан.

– А где Петер? – Наташа поднимает взгляд. – Я ничего не буду подписывать. Где Петер?

Ее голос слаб, но в нем есть непослушание.

– Забудь его, и у тебя будет хорошая жизнь, – говорит Оррач.

– Подпиши, это же просто бумага, подпиши и будешь свободна, – говорит Салгадо и снова протягивает ей ручку.

– Что это за контракт?

– Это земля у Ракового центра. Ты передаешь ее нам.

Наташа закрывает глаза, сидит так довольно долго, потом снова открывает.

– Но это ведь Петер должен сделать?

Она ничего не знает, думает Тим. Она не знает, что с ним случилось.

– Ты можешь это сделать, – говорит Салгадо. – И ты это сделаешь.

– А если я не захочу?

– Видишь вон то окно? – говорит Салгадо. – До земли тридцать метров. И мы знаем, что твоя мама дома, в Познани, очень расстроится, если ты выпадешь из окна, точно так же, как твой папа.

– Там были строительные леса, – говорит Наташа, берет ручку, кладет контракт на стол, листает до последней страницы и подписывает.

Она понимает, думает Тим. Может быть, она поняла, что произошло.

– А что теперь? – спрашивает она.

Хоакин Оррач делает к ней шаг, а за окном машут руки ночи и зовут, иди, иди к нам.

Ребекка закрылась в своем одиночестве, как в капсуле. Не замечала даже своих уставших коллег, которые проходили мимо нее в больницу или из больницы. Они для нее не существовали, кивали ей, те немногие, кто ее знал, но она не кивала им в ответ. Дождь занял всю ночь. Ей придется долго ждать такси, она горбится под навесом входа, чувствует, как осенний холод проникает к телу сквозь тонкую шерсть свитера. Ей хочется выйти из-под навеса, под капли дождя, дать им освежить щеки и лоб, увлажнить кожу, смотреть на черное небо, но единственное, что вышло из этой затеи, – это несколько капель, попавших на губы, когда она заторопилась к наконец-то подошедшей машине.

Стокгольм волочит самого себя сквозь ночь.

У нее устали глаза, окна на улице Норртуль темные. В продовольственном магазине «Ика» ночная смена рабочих пакует товары к началу дня, разносчик газет исчезает в подъезде дома, а ночной бегун трусцой в желтой тренировочной футболке завязывает шнурки у гостиницы, название которой она никак не может запомнить. На другой стороне улицы в одном из окон красного кирпичного дома висит рождественская звезда, кому-то хочется вечного Рождества, и он не снимает украшение, либо этот человек исчез и никогда не вернется.

– Уппландсгатан, 17, пожалуйста, – называет она адрес таксисту.

Дом. Мама.

Она прислоняет голову к окну машины.

Второй этаж, через двор, Эмма.

Что же мне делать?

Она думает о том, идет ли на Мальорке дождь, о Тиме, ходит ли он там сейчас по улицам, о темнокожей девушке с длинными косами-дредами – шофере такси, с мягким, дружелюбным голосом.

– Дождь кончится на рассвете, – говорит она.

– Тогда я уже буду спать. Надеюсь.

– Завтра будет хорошая погода.

– Ты ведь тоже будешь днем отсыпаться?

Ей хочется, чтобы слова этой незнакомой женщины вытащили ее в наступающее утро, ей хочется набраться сил, чтобы выйти утром на солнце, взять с собой одеяло и термос с кофе, выйти на поляну в сквере Тегнера, сесть на росистую траву, почувствовать, как солнце греет пальцы, полистать газету, почитать о чем угодно, быть может, ненадолго задремать. И проснуться, чувствуя, как вспотела спина, а к щеке прилипла трава. Ощутить, как она была в автодомике китаянки, и он под ней, только они вдвоем и все их общие воспоминания, сегодняшняя жизнь, которую она пыталась стряхнуть с себя, как капли дождя. Но не смогла, потому что она никакая не собака.

– Будет хорошая погода, говоришь?

– Вроде обещают.

– Это хорошо.

– Просто отлично.

Иногда весь мир сосредотачивается в одном событии, вещи, пятне на рукаве, отрезке пути в машине, в каплях на окне такси, которые медленно текут назад, прежде чем исчезнут из поля зрения. Бывает, что человек всю жизнь ищет эти капли, зовет их, просит их вернуться Дождь, ночь. Вечность.

– Я собираюсь купаться.

– Отличная идея.

– В пригороде Тюресе.

– Я обычно купаюсь у мостков набережной Норр Мэларстранд.

– Невероятно, что можно купаться в центре города.