Читать книгу "Поменяй воду цветам - Валери Перрен"

Сван Летелье сказал Филиппу, что до сих пор винит себя, думает, что ничего бы не случилось, останься воспитательница на своем посту.

Они с Люси Лендон ничего не сказали властям о Женевьеве Маньян, потому что чувствовали себя виноватыми. Люси не должна была просить Женевьеву Маньян подменить ее, но Сван настаивал, и она это сделала. Короче, обязанностями пренебрегли все.

Кроквьей экономила каждый сантим и годами не меняла линолеум, не обновляла асбест и стекловату, не делала не то что капитального – даже косметического ремонта. Огонь распространился мгновенно, потому что в кухонных помещениях все обветшало и держалось на честном слове. Причастны были все: Маньян, Лендон, Фонтанель и он, Сван Летелье, и нести груз вины было очень тяжело… Единственное, в чем Сван не сомневался, – никто сознательно не запустил бы нагреватели на первом этаже. Все знали, что трогать их нельзя. Это старое оборудование было скрыто за люками безопасности из гипсокартона и недоступно для детишек. Сван хорошо помнил, что сказала Эдит Кроквьей накануне приезда отдыхающих, которые должны были сменять друг друга в течение двух месяцев: «Сейчас разгар лета, наши пансионеры смогут умываться холодной водой, а душ будут принимать в общих душевых, там оборудование совсем новое». Сван помнил это, потому что отвечал за готовку и стоял на раздаче. Он ведал аппаратом для приготовления картофеля фри и столовой, а к ванным комнатам – благодарение Богу! – отношения не имел.

Сван Летелье замолчал. Сделал несколько глотков кофе, размышляя над тем, что узнал от Филиппа. Насколько правдоподобна его версия? Неужели Фонтанель поджег кухню? Дети надышались газом? Он махнул гарсону, чтобы тот принес ему еще чашку эспрессо. Филипп понял, что повар – свой человек и завсегдатай этого заведения, здесь все говорили ему «ты».

Узнав о самоубийстве Женевьевы Маньян, Летелье не удивился. После той ночи она превратилась в тень и на суде выглядела ужасно. В последний раз они разговаривали после того, как та женщина подкараулила его у выхода из ресторана, где он работал. Сван позвонил Женевьеве, потому что запаниковал и решил, что обязан предупредить ее.

– Какая женщина? – спросил Филипп Туссен.

– Ваша жена.

– Вы ее с кем-то спутали.

– Это вряд ли. Она сказала: «Я – мать Леонины Туссен».

– Как она выглядела?

– Было темно… Я плохо помню. Она сидела в сквере на скамейке. Вы не знали?

– Когда?

– Года два назад.

Филипп решил, что услышал все, что хотел, а отвечать на чужие вопросы не собирался. Он встал, буркнул: «Пока…» – и ушел. Сван Летелье смотрел ему вслед, ничего не понимая. Филипп обернулся, и ему показалось, что он увидел на тротуаре Виолетту. Я схожу с ума.

Он вернулся в Брансьон.

Впервые на его памяти дом оказался пуст. Впервые он обошел все аллеи, но Виолетту не нашел.

Кто такая Виолетта? Чем она занимается, когда он уезжает на целый день? С кем видится? Чего добивается?

Виолетта вернулась через два часа после него. Она была очень бледна. Присутствие Филиппа на кухне удивило ее так, как если бы он был незнакомцем. Потом она встряхнулась, протянула ему клочок бумаги и спросила:

– Леонина задохнулась?

Филипп узнал свой почерк. Фамилии, написанные на обороте скатерти, почти не читались.

Вопрос Виолетты подействовал как удар тока. Он думал, что бы такое соврать, бормотал, путался в словах, словно жена застала его в объятиях одной из многочисленных любовниц.

– Не знаю, может быть, я ищу… Не уверен, что хочу знать, я как-то растерялся…

Она подошла, невыразимо нежно погладила его по щеке и молча поднялась в спальню. Не накрыла на стол, не приготовила обед. А когда он лег рядом, взяла его за руку и задала тот же вопрос: «Леонина задохнулась?» Он понял, что, если промолчит, она будет повторять его до бесконечности. И Филипп все рассказал. Умолчал лишь о связи с Женевьевой Маньян. Он передал жене содержание всех бесед – с Аленом Фонтанелем, не скрыв, что в первую встречу, в больничном кафетерии, избил его до полусмерти, с Люси Лендон – в приемной врача, с Эдит Кроквьей – в Эпинале, на подземной парковке супермаркета, и со Сваном Летелье – сегодня, в маконском бистро.

Виолетта слушала молча, не отнимая руки. Филипп проговорил несколько часов, не видя ее лица в полумраке комнаты. Он чувствовал напряженное внимание жены, она не шевелилась, не задала ни одного вопроса. Филипп не выдержал и спросил сам:

– Ты правда встречалась с Летелье?

Она ответила сразу, без раздумий:

– Да. Раньше я хотела знать.

– А теперь?

– Теперь у меня есть сад.

– С кем ты еще виделась?

– С Женевьевой Маньян. Один раз. Но ты уже знаешь.

– А еще?

– Ни с кем. Только с ней и Сваном Летелье.

– Клянешься?

– Да.

87

Ни сожаления.

Ни раскаяния.

Жизнь, прожитая на полную катушку.

Еще и сегодня, смотря по телевизору «Фанни», «Мариуса» или «Сезара», я плачу на первых же репликах, хотя знаю их наизусть. Обожаю лица Ремю, Пьера Френе и Оран Демазис в этих черно-белых лентах. Люблю каждый жест, каждый взгляд. Отец, сын, молодая женщина и любовь. Я бы очень хотела иметь такого отца, как Сезар, и такую же первую любовь, как у Фанни и Мариуса.

Я увидела первую часть трилогии в десять лет, когда жила в очередной приемной семье. Я была одна, другие дети уехали на летние каникулы или к родителям. В школу на следующий день идти было не нужно. Взрослые устроили в саду барбекю, позвали друзей. Мне позволили выйти из-за стола, я пошла в дом и увидела, что в столовой работает телевизор. Тогда-то я и открыла для себя «Мариуса». Фильм шел уже полчаса. Фанни лила слезы на кухонную клетчатую скатерть, сидя напротив матери, которая резала хлеб. Я услышала первую реплику: «Ну же, дурочка, ешь суп и перестань плакать, он и без того соленый».

Меня сразу заворожили лица и диалоги, юмор и нежность. Невозможно было оторваться от экрана. В тот вечер я посмотрела все три части и легла очень поздно.

Мне все еще нравится универсальная и абсолютная простота их чувств, слова, которые они произносят, – такие красивые и точные, музыка их голосов.

Я влюбилась в Марсель и марсельцев заочно. Это чувство напоминало изначальную мечту. Красоту в чистом виде я ощущаю всякий раз, возвращаясь в Сормиу, на узкой извилистой дороге, ведущей к синему великолепию. Я понимаю Марселя Паньоля[97] и героев его трилогии, увидевших свет среди скал, рядом с прозрачными бирюзовыми водами, играющими в прятки с девственным небом и приморскими соснами, которые Природа насадила тут и там, как истинный художник. В этом пейзаже напрочь отсутствует жеманство, он прост и величествен. Бесспорен. Потому-то Мариус так любит море, а господин Панис, как говорит Сезар, «ходит под парусом, чтобы ветер забирал чужих детей».