Читать книгу "Блуд на крови - Валентин Лавров"

Дурное знакомство

До десятого съезда большевистской партии, поставившего Россию на рельсы нэпа, оставались считаные деньки — он начнется в марте 1921 года в Москве.

Но приближение новых времен уже чувствовалось вовсю. И главными их показателями стали рынки. Еще в начале зимы они удручали пустыми рядами. Теперь же, едва милиция перестала конфисковывать у торговцев товары, их изобилие выплеснулось на московские базары и толкучки.

Смоленский рынок во всех путеводителях назывался «Большим». И он действительно был таким, занимая громадную площадь, вмещавшую прорву всякого народа — от честных и наивных крестьян до уголовников всех мастей, шулеров, проституток.

Егор не мог миновать это торжище, ибо оно как раз лежало на въезде в Москву со стороны Можайской дороги. Задрав голову, Егор читал громадный рекламный транспарант, висевший на стене трехэтажного дома:

БОЛЬШОЙ СМОЛЕНСКИЙ РЫНОК

Широкий выбор всего необходимого для провинции, деревни и местной публики!

МАНУФАКТУРА. ГОТОВОЕ ПЛАТЬЕ. ПРЯЖА.

МОСКАТЕЛЬНЫЕ ТОВАРЫ.

МЕХОВЫЕ ТОВАРЫ.

ПРОДОВОЛЬСТВИЕ — МЯСНЫЕ ТОВАРЫ — РЫБНЫЕ ПРОДУКТЫ.

МАСЛО. ОБУВЬ. КОЖА. ПОСУДА. МЕБЕЛЬ.

САЛО. МУКА. КОСМЕТИКА. ЧАСЫ.

ПИСЧЕБУМАЖНЫЕ И КАНЦЕЛЯРСКИЕ ПРИНАДЛЕЖНОСТИ.

МУЗЫКАЛЬНЫЕ ИНСТРУМЕНТЫ.

ГОЛОВНЫЕ УБОРЫ.

КОНДИТЕРСКИЕ ТОВАРЫ и т. п.

Торговля ежедневно, не исключая праздников.

Трамваи Б, 5, 4, 17

Егора интересовало как раз то, что было под этими буквами — «и т. п.». А под ними скрывалось множество различных вещей — от золота и ворованных бриллиантов до лошадей. Вот в конный ряд, с трудом правя лошадью в толпе, Егор и проехал.

Здесь торговля была весьма скудной.

Еще сказывались недавние войны, когда половину конского поголовья забрали на мировую, а оставшееся сильно пострадало от гражданской или было просто съедено во время голодовок.

К тому же близилась посевная, а крестьянин в такое время лошадь не продаст ни за какие деньги, если только не вынудят особые обстоятельства — пожар или другое страшное бедствие.

Цыган опять откуда-то привел древнюю кобылу, которая так и норовила лечь от слабости прямо на снег. Еще два-три человека предлагали старых лошадей, годных лишь для живодерни.

* * *

Егор поспрашивал, поинтересовался, на каких рынках лошадиная торговля нынче идет лучше. Цыган, убедившись, что мужик этот в лошадях разбирается хорошо и клячу не купит, послал его на Сухаревку, но добавил:

— Вряд ли чего найдешь, если только втридорога…

Егор, жалея, что понапрасну промучил Ромашку дальней дорогой, понуро отправился с рынка. Он решил возвращаться восвояси.

Вдруг тощий мужик с испитым лицом, выцветшими голубыми глазками, щеголявший отличными хромовыми сапогами, — это был Комаров, спросил Егора:

— Это какой же породы лошадка будет? Уж очень чистая масть — и красавица!

Егору похвала была приятна. Нехорошее чувство, возникшее при первом взгляде на этого прощелыгу, сменилось доброжелательным.

— Отец Ромашки — прекрасный ахалтекинский жеребец, это наш барин сам выводил. От отца у Ромашки длинные сильные ноги и резвый бег.

— А в работе как?

— Старательная лошадка, да приехал купить еще одну…

— С коняками сейчас плохо. Ежели что отдают, так кости да шкуру.

Помолчали. Закурили — каждый свое. Комаров вдруг задумчиво сказал:

— Ну что, парень, на ловца и зверь бежит? Хочу я отличного жеребца отдать. Я вить извозом теперь занимаюсь в казенном учреждении. У меня и лошадь теперь государственная. А жеребец — истинно картина, владимирских кровей! Трехлетка! Черт в упряжи, а не конь!

— Куда уж лучше! — заинтересовался Егор. — А чего хочешь?

— Договоримся, главное — в хорошие руки.

— Тогда садись, куда везти?

— Двигай к Калужской заставе. На Шаболовке живу. У меня свой домик, кобылка там стоит.

— Тпру! — Егор сдержал Ромашку. — Ты, мужик, чего темнишь? То говорил, что жеребец-трехлетка, а теперь — «кобылка»! Слезай…

— Жеребец и есть! Кобылу сосед хочет продавать. Андреев Василий Макарыч — слыхал такого? Напрасно, что не слыхал. Четырьмя домами на Шаболовке владел, а нынче лишь в одном зацепился — номер двадцать пять. Советская власть хвост ему прищемила. Богатый человек. Я дружу с ним. Сегодня утром вместе чай пили. Не глянется мой жеребец, так у Андреева сторгуемся. Стой возле лавки, бутылку пойду куплю. Тебя угощу!

— Я не пью.

— Те пьют, которым нальют.

…Через минуту они ехали к Калужской заставе.

За высоким забором

Дорога от Смоленского рынка до Шаболовки недолгая. Комаров успел хлебнуть из купленной поллитровки с «белым горлышком» (водка повышенного качества, горлышко которой заливалось светлым сургучом; обычную заливали красно-коричневым). Комаров опять стал разговорчивым, даже почувствовал к Егору особого рода расположение.

— Эх, парень, коли бы ты мою жизнь знал — заплакал бы! — говорил Комаров, развалясь в санях. — Сам я из витебских. Отец мой алкашик. Меня заделал в пятьдесят пять лет. С двенадцати лет я на помещика горбился — туфли евонные чистил и газеты в постель подавал. С пятнадцати лет пить по-черному начал, да еще тогда же меня кухарка кое-чему научила… — Комаров захихикал, показав мелкие гнилые зубы. — Так с той поры и пью — ежедневно.

Помолчав, с задором добавил:

— Пьяный да умный — дьяк думный! Так, парень?

Егор чувствовал себя рядом с этим человеком явно не в своей тарелке. Словно что-то тяжелое и гнетущее наваливалось на него.

Оба молчали и до самого дома больше не разговаривали.

Выкатили на Шаболовку. Около дома под номером двадцать шесть Комаров приказал:

— Стой, прибыли! — и двинул вихляющей походкой открывать ворота. Вошел через калитку во двор, загремел засовами, распахнул ворота, скомандовал: — Станови лошадь сюды под навес! Дом этот советская власть мне предоставила — как бойцу и партийцу. В мирное время здеся купец Кириков проживал. А теперь — мое, потому как я воевал за трудящих…

Двор был широкий, заваленный какими-то ржавыми железками и битыми бутылками. За высокой оградой — тишина и ни души.

— Где жеребец? — поинтересовался Егор.

— Там, в сарае! — неопределенно махнул рукой Комаров. — Обычай дорогой — выпить по другой. Давай, парень, долопаем бутылку, и тогда продам тебе коня. Поезжай на нем хоть на тот свет. — И Комаров вновь было захихикал, но зашелся в нервическом кашле, и его вырвало на снег чем-то зеленым.