Читать книгу "На златом престоле - Олег Яковлев"

— Ну, раз так... Смолята! Выдать каждому доспех да оружье! — велел князь-изгой.

— Не хватит на всех доспехов. Их, почитай, три сотни человек.

— Ну, тогда тех, кому не хватит, в обоз покуда. Позже искуём им кольчуги добрые.

Падали на колени перед Иваном беглецы, слёзно благодарили.

Вздымая пыль, принёсся на статном аргамаке Турундай. Сопровождали его беки и беи. Спрыгнул солтан наземь, засеменил кривыми ногами к Ивану, стал ругаться:

— Зачем холопы защищаешь, каназ?! Зачем твоя полон отбирать?! Они, — обвёл он кривым согнутым перстом ушицких людинов, — добыча наша!

Вторили ему беки, беи, то же самое говорили берладские сотники и десятники.

— Они сами ко мне пришли, по своей воле! Как могу я их полоняниками считать! — решительно заявил Иван. — Не вороги нам сии людины, и не добыча твоя, солтан! Сказал уже: заплачу всем по чести! А люд простой не обижайте! Кем я буду, коли сих несчастных выдавать в полон стану!

Крикнул в ответ, дико вращая налитыми кровью узкими глазами с изъеденными трахомой веками, разъярённый Турундай:

— Полон не даёшь — сам воюй! Мы, кипчаки, уходим от тебя! Моя пришёл — полон брать, добыча! Твоя — обижать, добыча не давать!

Взмыл солтан в отделанное серебром седло, крикнул что-то на своём языке бекам и беям, пустил в галоп ретивого аргамака, помчался в свой стан, только пыль стояла столбом ему вослед. Поднялась быстро орда, заходили со свистом нагайки по спинам пленных, заскрипели колёса повозок, заржали мохноногие кони. Получаса не прошло, а лишь смятая трава и догорающие костры говорили о том, что стояло здесь лихое степное воинство.

Ропот начался и среди берладников. Многие были недовольны тем, что Иван запретил им заниматься грабежами. Вдобавок ворвались внезапно в лагерь несколько посланных в дозор воинов.

— Ярослав рать прислал! Глядите, вон тамо, за речкой! Комонные, и оборужены добро! И много их! Воевода Гаврила Бурчеевич ведёт, людин один сказал! — кричали они наперебой, хором.

Глянул Иван за узенькую ленточку Ушицы-реки. В самом деле, блестели у окоёма шеломы и дощатые брони галицкой рати. Реяли в воздухе прапоры с жёлтым львом на голубом фоне. Понял в этот миг Иван, уяснил отчётливо, что дело его проиграно.

А берладники меж тем рассыпались розно, бежали кто куда, хватали каждый что мог. Напрасно пытался Иван удержать их, звал идти за собой. Не слушались его, шарахались прочь. Разбежались и ушицкие людины, лишь горстка самых верных осталась с Иваном.

— Отступаем! Уходим в Кучельмин! — потрясая мечом, звал Иван за собой оставшихся в стане берладников.

...Им удалось уйти от погони, запутать галичан на днестровских бродах. В Кучельмине, видно, ничего ещё не знали. Въехав во град, велел Иван запереть крепостные ворота. Что делать дальше, честно говоря, сам не ведал. Явился в хоромы Творимира, рассказал всё, как было. Понимая, что и Кучельмина ему не удержать, просил об одном: дать ему тайно уйти.

Творимир ничего толком не ответил, обещал, что подумает, как поступить. Дочь же его прошествовала мимо Ивана, даже не поклонившись. Высоко несла боярышня гордую голову, капризно складывала губки, отводила взор.

— Холопий князь! — прошелестели обидные, сказанные с нескрываемым презрением слова.

Отшатнулся Иван в сторону, словно от удара. Остоялся в холодных сенях, подумав вдруг: а ведь нрава она! Какой из него правитель?! С саблей наголо, на полном скаку, в битву, в рубку кровавую — тут он первый, самый искусный, самый храбрый. Рать водить привычен, ночевать у костра, седло конское под голову подкладывая, а чтоб судить да рядить, да с боярами в ладу жить, козни уметь распутывать, самому лукавить — нет, не его это. И что теперь ему делать, как быть? В Берлад путь заказан — не примет его из-за ссоры с Нечаем вольница разбойная! Половцы — вороги суть, довольно он с ними сносился, ведает, что кроме полона и грабежей ничего им не надо. В Киеве Изяслав Давидович тоже вряд ли его примет — осерчал, верно, когда уехал он втайне от него к Башкорду. Угры — те сразу выдадут Ивана Осмомыслу, чехи — такожде. Остаётся один путь — к болгарам задунайским, в земли, подвластные императору ромеев. Наймётся Иван на службу, будет жалованье получать, а там, может, смилостивится император и даст ему в держание городок-другой. Иного пути для себя Иван не видел.

Оборвал невесёлые мысли его Смолята.

— Княже, с ентим-то чё топерича деять? — указал он на телегу во дворе, в которой, скорчившись, сидел связанный Мина.

— Да что с ним! — махнул рукой Иван.

Он сбежал с крыльца, выхватил из голенища кривой засапожный нож и сам, своей рукой разрезал путы на ногах и руках пленника.

— Дарую тебе свободу! — объявил Иван Мине. — Бери на конюшне любого коня. Скачи, куда душе угодно. И гляди, вдругорядь не попадайся!

Обрадованный Мина поспешил на конюшню. Вскоре до ушей Ивана донёсся быстро стихающий топот копыт.

...Вечером постучался в утлый покой, в котором остановился на постоялом дворе князь-изгой, некий человек в свите из простого валяного сукна. Сопровождал его верный Смолята.

— Кто еси? — спросил удивлённый Иван.

Отбросил вошедший назад куколь. Тотчас признал Иван Глеба Рокошича, доверенного таинника[239] князя Изяслава Давидовича.

— Не ждал, — развёл он руками. — Какими судьбами ты здесь, Глеб?

— Князь Изяслав меня прислал. Следит он за всеми твоими делами. Ведает о твоих мытарствах. Велел передать, чтоб возвращался ты, княже Иван, в Киев. За то, что ушёл тогда, зла на тебя князь Изяслав не держит. Сказал: пусть всё, как прежде, будет.

— Вот как?! — Иван вскочил с дубовой скамьи.

В серых глазах его, доселе тусклых, зажглась, заиграла надежда.

Глеб Рокошич тем временем продолжал:

— Что голову ты обрил — то добре. Не признают тебя вороги. Выберемся из Галичины потайными тропами. А тамо и до Киева недалече. Вельми ждёт тебя князь Изяслав.

Ушли они из Кучельмина в ту же ночь, подкупив воротную стражу. А наутро Творимир, который решил выдать Ивана Ярославу, облазил со своими подручными весь городок, но так и не отыскал нигде следов князя-изгоя и его людей.

ГЛАВА 65

С того места стены Галицкого детинца, где стоял Ярослав, виден был вдали быстротекущий, зажатый между крутыми берегами, напоминающий чешуйчатый панцирь неведомого чудища Днестр. Шумел он на перекатах, ярился, пытаясь вырваться из цепких объятий обступивших его крутых холмов, набирал силы, чтобы много ниже, впитав в себя воды тьмочисленных притоков, выскользнуть наконец на вольный простор, унять быстрый свой бег и течь уже по раздольной равнине спокойно и тихо, плеща лёгкой волной.