Читать книгу "Воины бури - Бернард Корнуэлл"

– Давай, пошли! – призывал я. – Пойдем и убьем их!

Сигтригр и его конники убрались с нашего пути. Мы наступали по плоской вершине гребня, стуча клинками о щиты. Враг в изумлении остановился.

Людям нужен боевой клич. Девиз «За Мерсию!» тут не годился, потому что большинство моих воинов составляли не мерсийцы, а норманны. Можно было выкрикнуть имя Сигтригра, и все несомненно подхватили бы его, ведь мы добывали ему трон, но, повинуясь какому-то порыву, я выбрал другой вариант:

– За Мус! За лучшую шлюху Британии! За Мус!

Последовала пауза, а затем раздался взрыв смеха.

– За Мус! – подхватили мои парни.

Часто ли противник видит, как нападающие на него заливаются хохотом? Такое хлеще любых оскорблений. Человек, идущий в бой смеясь, – это человек уверенный в себе, а уверенный в себе воин вселяет во врага ужас.

– За шлюху! – горланил я. – За Мус!

Клич прокатился по всему строю, и те, кто слыхом не слыхивал про Мус, узнали, что это потаскуха, причем из лучших. Идея им понравилась. Теперь все со смехом выкликивали ее имя. Шли на смерть с именем шлюхи на устах:

– Мус! Мус! Мус!

– Уж лучше бы она их отблагодарила, – мрачно проворчал Финан.

– Отблагодарит! – отозвался мой сын по другую сторону от меня.

Рагналл гнал своих копейщиков вперед, но те наблюдали за Сигтригром, который вместе с конниками обогнул их справа. Зять обращался к тем, кто не принял участия в атаке, кто медлил за «стеной щитов» морского конунга. Он побуждал их выступить против ярла.

– Просто бейте их! – заорал я и ускорил шаг. Надо сблизиться с врагом, прежде чем нерешительные сочтут, что мы обречены. Людям нравится быть на стороне победителей, поэтому нам требовалось побеждать! – Быстрее! За шлюху!

Тридцать шагов, двадцать – и вот ты уже смотришь в глаза тем, кто пытается убить тебя, видишь острия копий. Инстинкт велит остановиться, выровнять ряд щитов. Битва заставляет нас съеживаться, страх рвет клешнями, время буквально замирает, рев тысяч глоток сменяется тишиной, и в этот миг, когда сердце трепещет от ужаса, как трепещет пойманный в капкан зверь, ты должен заставить себя ринуться в этот ад.

Потому что враг испытывает то же самое.

Ты идешь убивать его. Ты – чудовище из его кошмаров. Человек напротив меня слегка присел, выставив копье и высоко держа щит. Я знал, что с моим приближением он либо приподнимет, либо опустит острие. Мне было выгоднее, чтобы поднял, поэтому я намеренно держал щит пониже – он должен прикрывать ноги. Я не думал, просто знал, что так и будет: слишком уж часто мне доводилось сражаться. И верно, наконечник пошел вверх, целясь мне в грудь или шею, а норманн изготовился для удара. Я поднял щит, и копье, скользнув по нему, поразило воздух. А потом мы столкнулись.

Треск щитов, резкий грохот, могучее соприкосновение дерева и стали, люди, издающие боевые кличи; я сунул Осиное Жало в щель между двумя щитами, а стоящий за мной воин подцепил щит противника секирой и дернул. Норманн пытался оттянуть свое копье назад, я же ударил саксом ему в ребра. Клинок прошел сквозь кольца кольчуги, через кожу, чтобы заскрежетать по кости. Провернув оружие, я рванул его назад, когда чей-то меч со звоном ударил о мой щит. Финан прикрывал меня справа, нанося уколы саксом. Мой противник бросил копье, слишком длинное для боя в стене. Оно предназначено, чтобы прорывать вражеский строй, но в оборонительном бою почти бесполезно. Норманн потянул свой сакс, но не успел тот покинуть ножны, как я полоснул Осиным Жалом по его лицу, украшенному наколкой с воронами. Лезвие нанесло широкую рану, хлынувшая кровь ослепила недруга и окрасила алым его короткую бороду. Еще удар, на этот раз укол в горло, и он повалился наземь, а человек в следующем за ним ряду распластался поверх упавшего в выпаде, который отклонил мой щит и скользнул по руке сына. Я едва не споткнулся о лежащего. Тот еще пытался достать меня саксом.

– Добей! – крикнул я стоящему за мной и толкнул щитом мечника, который с рычанием вытянулся в очередном выпаде. Мой щит врезался ему в корпус, и я ударил Осиным Жалом вниз, вспоров противнику бедро от паха до колена. Клинок обрушился на мой шлем. Над головой раздался свист топора, и я быстро присел, вскинув щит; секира разрубила железный обод, расщепила ивовую доску и наклонила щит над головой. Но я видел кровоточащее бедро и уколол снова, на этот раз снизу вверх, нанеся коварный удар, который заставляет мужчин орать и выводит из боя. Финан взмахом сакса отделил секирщику щеку от челюсти, потом кольнул, целя в глаз. Располагавшийся за мной Гербрухт выхватил секиру и обрушил на врага. Так как я присел, фриз решил, будто я ранен, и, протолкавшись мимо меня, с яростным рыком крутанул тяжелой секирой со всей своей недюжинной силой. Меч ранил его в грудь, но скользнул вверх, а топор гиганта раскроил шлем и череп неприятеля пополам, в воздухе повис кровавый туман, а по моему шлему забарабанили ошметки мозгов. Я стоял, прикрывая Гербрухта щитом. Слева от меня пробивался Утред, наступив ногой на лицо павшего неприятеля. Мы срубили две передние шеренги Рагналла, а задние отступили, избегая наших окрашенных алым щитов, обагренных кровью клинков и звериной ярости.

И я снова услышал треск и вопли и хотя видеть не мог, но почувствовал сотрясение слева и понял: к бою присоединились свежие силы.

– За шлюху! – взревел я. – За шлюху!

Дикий это был вопль. Зато пришла радость битвы, упоение смертью. Слева от моего сына вырос Фолькбальд, силой не уступавший Гербрухту и вооруженный топором на короткой рукояти. Оружие было утяжеленное, и с его помощью фриз оттягивал щит врага вниз, а Утред тем временем бил поверх обода. Под моим щитом проскользнуло копье и ударило в стальное кольцо на сапоге. Я наступил на лезвие, сунул Осиное Жало в прогал между щитами и ощутил, как оно вонзилось в плоть. Я напевал песню без слов. Финан наносил саксом короткие быстрые уколы промеж щитов, кромсая предплечья противников, пока те не роняли оружие, и тогда втыкал клинок им в ребра. Фолькбальд отбросил расщепленный щит и размахивал секирой, выкрикивая фризский клич. Он крушил острым лезвием шлемы и черепа, окружая себя кучей окровавленных трупов, и приглашал живых подойти и умереть. Где-то впереди, неподалеку, я разглядел знамя Рагналла.

– Рагналл, ублюдок! – завопил я. – Сморщенный кусок дерьма! Иди и сдохни, сволочь! За шлюху!

Ах, это безумие боя! Мы боимся его, наслаждаемся им, его воспевают поэты. И когда оно растекается по жилам, как огонь, приходит настоящее безумие. Это радость! Страх исчезает без следа, человек чувствует себя бессмертным, видит, как бежит враг, знает, что неуязвим, что даже боги попятятся от его клинка и окровавленного щита. И я продолжал напевать ту дикую песнь, песнь убийства – звук, который покрывает стоны умирающих и крики раненых. Страх питает безумие боя – вернее, превращение страха в свирепое забвение. Ты побеждаешь в «стене щитов» благодаря тому, что становишься более диким, чем твой враг, обращаешь его свирепость обратно в ужас.

Я хотел убить Рагналла, но не мог разглядеть его, а видел только ободья щитов, бородатые лица, клинки, оскалы. Вот человек выплевывает из окровавленного рта зубы, вот мальчишка рыдает, призывая мамочку, вот другой заливается слезами на земле и трясется. Раненый стонет и катается по траве; мне показалось, будто он пытается поднять сакс и ударить меня, и я вонзил Осиное Жало ему в глотку, и в лицо мне брызнул горячий фонтан. Проклиная врага, я надавил, потом дернул меч назад, заметил коротышку, появившегося справа. Я двинул клинком с неудобной руки, попал, и недомерок осел и заорал: