Читать книгу "В центре Вселенной - Андреас Штайнхёфель"

– В детстве мы и правда в это верили – одно присутствие тебя и твоей сестры было словно ужасом на крыльях ночи, – он делает странное движение рукой, как будто собирается замахнуться на меня. – А сейчас я вижу просто кухню и весьма приятного парня перед собой.

– Благодарю.

– Возможно, я бы видел все по-другому, останься я здесь, в этой дыре. Жизнь здесь остановилась не одну сотню лет назад.

– За это время все же кое-что немного улучшилось, – отвечаю я. – Вы же достаточно быстро уехали после того случая, разве нет?

Он кивает.

– Через три месяца. Приблизительно. Это был скорее побег, чем переезд. Мама ночью собрала вещи, взяла нас – и мы сбежали на юг, на границу. Отец смотрел телевизор и ничего не заметил.

– Он все еще здесь?

– Он умер два года назад. Спился.

– Мне жаль.

– Не стоит жалеть, – сухо отвечает он. – Это был настоящий задрот. Пил, бил нас и пил дальше. Мне лично жаль не было, и никому из нас тоже.

– У тебя есть еще брат или сестра?

– И брат, и старшая сестра тоже.

Я сажусь напротив него. Наверное, следовало бы предложить ему кофе или чаю, но растопка печи отняла у меня последние силы. После нескольких дней, проведенных ничком на постели, я едва могу шевелиться.

– Ты не видел его с тех пор?

– Один раз. Мне было уже двенадцать или тринадцать. Я даже из дома сбежал, чтобы разыскать его. Странно, правда? Ведь это он превратил нашу жизнь в ад, – он рассматривает свою тонкую, худую, но изящную ладонь, как будто она была как-то связана с этим или вопрос вообще предназначался ей. – В любом случае, когда я приехал, он был настолько пропит, что даже не узнал меня. А когда узнал, начал рыдать и кричать, что моя мать проститутка и сломала ему всю жизнь. И я спросил себя: а нужен ли мне такой отец?

Странно, но я еще ни разу не задумывался о том, что загадочный Номер Три мог бы на самом деле оказаться не долгожданным избавителем, а попросту пьяницей, хулиганом или маньяком; иначе говоря, одним из тех, о ком полушепотом рассказывали Глэсс клиентки, словно чтобы не разбудить дремлющее в них зло, способное проснуться даже от того, что ветер прошептал его тайное имя.

– На самом деле я должен быть благодарен твоей матери, – продолжает он. – Если бы не она, мы бы никогда отсюда не выбрались.

– Я думал, она тогда разговаривала с матерью Обломка.

– Кого? – Зеленоглазый парень недоуменно морщит лоб. – Ах да, Обломка. Да, верно, его многие так звали.

– Ты не знаешь, что с ним стало?

– Не имею ни малейшего понятия. В любом случае наши с тобой матери точно встречались. Иначе бы у нас так никогда ничего и не сдвинулось с места.

– И ты специально ехал в такую даль только для того, чтобы…

– Нет, не совсем. Мама поехала к подруге, и это был повод.

Мы молчим. Я мог бы расспросить его еще о чем-нибудь, но не знаю о чем. В печи тихо похрустывают дрова, и с легким свистом жар поднимается в трубу. Ему, должно быть, в незнакомом окружении сейчас еще сложнее, чем мне. Я с облегчением вздыхаю, заслышав скрежет ключа в замочной скважине и шаги в нашем направлении. В дверном проеме появляется моя сестра.

– К тебе гость. Познакомься, это…

Молодой человек встает, и на лице его читается то же смущение, что появилось, когда я открыл ему дверь.

– Я Деннис, – говорит он.

Диана прищуривается, склоняет голову набок и какое-то время просто стоит, разглядывая его. Ее щеки раскраснелись от мороза. Вдруг она кивает, как будто нашла ответ на некий вопрос, занимавший ее уже долгое время.

– Деннис, – повторяет она.

– Я хотел…

– Знаешь что, Деннис? – Диана приближается к нему, бросив на стул ранец, опирается руками о стол и замирает буквально в нескольких сантиметрах от его в ужасе застывшего лица – если бы она вздумала поцеловать его, ей не пришлось бы даже тянуться вперед. – Если бы у меня тогда был мой нож, я бы заколола тебя на месте.

Она резко отступает. Я смотрю на Денниса, а он смотрит на нас, переводя взгляд своих округлившихся зеленых глаз то на меня, то на нее. Ведьмины дети. И тут мы все разражаемся громким хохотом.

Николас заходит за мной в Визибл в пятницу утром и предлагает прогуляться до спортплощадки. Я безропотно плетусь за ним следом. Мы преодолеваем мост и сразу за ним, на стороне маленьких человечков, сворачиваем налево на небольшую тропинку. Почти километр она петляет вдоль берега, пролегая мимо огородов и редких одиноких домов. Низкое небо заволокло тучами – очередной мутный зимний день, теряющийся где-то между восходом и закатом, потому что в такие дни никогда не бывает по-настоящему светло.

В какой-то момент он сходит с протоптанной тропинки и идет по снегу, укрывшему поваленную траву. Его рассказы о родне – поверхностные, ничем не примечательные отрывки – проходят где-то мимо меня. Его голос звучит одновременно рядом со мной и где-то далеко, и внезапно на меня накатывает из ниоткуда возникшее ощущение, будто я отрываюсь от собственного тела и парю над нами, бредущими по снегу, и мои чувства сливаются с окружающей вселенной – я растворяюсь в пустоте пахнущих мелом классных комнат, вижу, как возле памятника на площади понуро склонилась елка, украшенная одинокой, блестящей электрическими огоньками гирляндой, слышу, как НЛО листает фотоальбом своего мужа, ощущаю, как покровы поверхностного льда стремятся друг к другу с противоположных берегов реки, чувствую вкус сахара на жареном миндале, который заворачивает в розовые кулечки мужчина, приютившийся за стойкой на углу около магазина.

– …Иными словами, – подытоживает Николас, – вся моя семья – скучные богатые тюфяки, которые на Рождество, пересилив себя, теснятся за одним столом и беспрерывно говорят, говорят и говорят, чтобы не успеть, сидя дома в праздничной тишине, осознать собственную никчемность.

– Если с ними так скучно, зачем ты к ним тогда ездишь?

– Так надо.

Спорить бесполезно. Кажется, несколько недель назад, после нашей ссоры, что-то говорилось о том, что ему надо присматривать за родителями, но я не хочу снова заводить об этом речь.

Мы проходим мимо осиротевшего дома Анни Глессер, который вот уже несколько лет потихоньку рассыпается от неухоженности и запустения. Он стоит, словно заколдованный, как домик старухи-ведьмы из старых сказок. Снег давит своей тяжестью на обветшалую крышу, ставни на окнах распахнуты – некоторые повисли, скособочившись на петлях; стекла за ними пошли трещинами. Я облокачиваюсь на забор и разглядываю занесенный снегом сад, в котором каждый год расцветало море дикой розы, красной, как туфельки на ее ногах. Меня охватывает такая тоска по этой сумасшедшей толстушке, как ни по кому другому в мире, и внезапно я понимаю, что нет ничего проще, чем плюнуть в купель или дать отпор поведению Николаса. Тяжело только смотреть ему в глаза. Я опускаю руки в карманы и отворачиваюсь, уставившись в непроглядную темень, зияющую за одним из выбитых окон.